Metalscript.net продолжает публиковать повесть фронтмена знаменитой белорусской pagan metal группы Gods Tower Лесли Найфа «Оранжевая Дверь». Читайте следующие 3 части.
День 91-й
Меня растолкал Арчи, полусонный и недовольный:
– Чего, ты сопишь? Кошмары мучают?
Я резко присел на диване. Так резко, что даже заштормило. Голову в ладони.
– Мм… ага. Который час?
– Десятый.
Я задумался. Или затормозил. Или и то и другое вместе.
– Десятый… – повторил я, пытаясь настроиться на волну. Волна была явно пропагандирующая пьянство.
– Арчи. Есть водка?
Тот даже крякнул от восхищения:
– Ну ты алкаш… Пошли на кухню, там есть что-то в холодильнике.
Состояние организма еще позволяло продолжить гулянку.
«Это всего-навсего…»
После опрокинутой в голове прояснилось. Это уже не пьянство – просто приведение себя в нормальный вид.
Я пью редко, но метко.
В яблочко.
– Выхлоп потушил Светило.
Улицы сутулятся.
Небо воздух запретило.
Это – городов беда.
Мне б напиться сурицы
В Атлантических Садах.
Арчи терпеливо выдержал мои откровения.
– Не люблю стихи, – сказал. – Твои в особенности.
– А ты знаешь мои стихи? – деланно удивился я.
– Немудрено узнать. Только не грузи меня больше, ладно?
Я пожал плечами.
– Это ты девочкам своей поэзией мозги пудрить будешь, а мне… – продолжал бухтеть он.
– Все, проехали. Не буду больше декламировать…
Он вытащил из холодильника миску с аппетитно выглядящим салатом.
– На. Закусывай.
– Данке шон…
Завязалась какая-никакая беседа. Проблемы, проблемы… Уже стало хорошо. Мир приобрел краски, жизнь, смысл, а язык постепенно стал избавляться от костей.
– Арчи, мне нужен кто-то, разбирающийся в магии…
– Это еще зачем? – поморщился он, разливая водку по рюмкам.
– Я, кажись, ввязался в одну мистическую историю…
Он продемонстрировал мне указательный палец:
– Это тебе нужно с Музыревым проконсультироваться. Он у нас спец.
Спец? Хи-хи-хи.
– Костя? Так он же по уши в работе! А если ему и выпадет свободная минута, его от компьютера не оторвешь.
– Сия информация слегка устарела… Он как раз сегодня свободен. А машина у него стоит без дела… Что-то полетело.
– Ну, все равно его не дозовешься…
– Ни-ни… посмотрим.
Арчи-таки дозвонился. У меня бы, наверное, не получилось. Это не потому, что я лопух какой-то. Просто жизнь не сложилась. Костя посулил приехать спустя часок.
И вообще, как позже выяснилось, сегодня у Арчи намечалась локальная вакханалия. Сбор старых ублюдков с целью наклюкаться; тем более родня Арчи была в тотальном отъезде.
Получив такую информацию, я схватился за голову.
– Ой-ей… пьянству – бой.
– А бою – герл, – закончил за меня гостеприимный хозяин.
– Я пойду, у тебя совершу омовение, – спросил я, утешаясь надеждой, что это поможет.
– Вали. И если не захочешь напиваться, то, в принципе, можешь и не пить.
– А у меня получится? – резонно засомневался я и пошел в ванну.
Вообще-то пьяному мыться не рекомендуется… Но я-то и не был пьян, скорее, был дурной, как электровеник.
Я плескался в ванне и пытался размышлять о пережитом сне. Значит, кому-то я мешаю. Раз меня загнали в пространство, где никакие мои способности не действуют. Пришлось катапультироваться… да и то… Стой! Ведь Арчи, растолкав меня, сказал, что я хрипел? Это значит, что, если бы я был один, я до сих пор бы не проснулся – просто некому было бы меня разбудить. Ведь во сне я орал как резанный. Так, что лопались барабанные перепонки.
– Это называется «скео» – я вспомнил, как мне об этом рассказывал Старожил. – Ты спишь и не можешь проснуться. Сновидение становится вечным, обрываются последние нити связи с реальностью, и ты минуешь пробуждение. Становишься Минувшим. И твой образ, по инерции остающийся в Дневном мире, блекнет и блекнет, принимает размытые черты. Когда ты это сознаешь, сознание клинит на этом. В результате мы имеем Минувшего – контуженный призрак… облачко во сне. Амбициозное «некто».
Я даже слыхал слова, какими человека запечатывают во сне. Только нужно еще что-то делать… А слова звучат так: Хиува Тхэрре Айа Скео. Какой-то древненеандертальский язык боевых магов. Да что толку от этого заклинания, не в нем же вся соль…
Старожил знал много, правда, рассказывал до обидного мало. Все-таки «Бургундское» ему было дороже. Чем гласность.
Нужно непременно посоветоваться с Костей. Он эксперт…
А про Муссолини я понял: подсознание не зря подсунуло мне изображение величайшего крикуна XX века. А могло бы и какого-нибудь Тарзана подсуетить. Чтобы орал громче.
Почему-то вспомнилась перепевка одной рекламы. «Только сегодня вечером тебя ожидает встреча с веселым Аллахом и его друзьями… в «Макдональдс»!» Надо же… веселый Аллах…
Все, пора вылезать из ванны. А то совсем тут растворюсь.
…Костя Музырев больше всего на свете напоминает демона. В его лице бесовщины больше, чем в образе падшего ангела. А больше о его внешности мне сказать нечего. Слов нет. А был он талантливым и интересным человеком. И – что самое главное – действительно разбирался в Магии. По крайней мере, теоретически.
Арчи материл телефонную трубку, пытаясь внушить кому-то благородство. Судя по нарастающему тону, дело оказалось неблагодарным. В конце концов, Арчи отрубил связь и мрачно буркнул нам: «Вернусь часа через полтора». И помчался решать свои дела.
Мы с Костей налегли на пиво. Я рассказал ему свою историю.
Он некоторое время поглощал пиво молча. Потом пустился в схоластику:
– Я знаю такое явление. О нем очень подробно упоминают всяческие, то есть кельтские авторы. И если мне не изменяет память, вся эта бадья называется ТАЙБРЕХАМХСИУЛОЙР.
– Тайм… что? – опешил я.
– Знаю, словечко не из самых, – усмехнулся Костя, – тайбрехамхсиулойр. Да тебе-то это ни к чему. А что ты ждал? Какого совета?
– Как какого? Я же теперь спать не смогу. Если меня запечатают в сновидении… Тут фишка в том, что я перестаю себя контролировать. Вернее, меня контролируют во сне. А марионеткой, знаешь ли, быть не очень приятно.
– Но ты же соображаешь, что это всего-навсего сон?
– Сон ли?
Костя развел руками:
– Вот видишь, Буратино, ты сам себе враг. Подсознание играет с тобой в злые игры. Ты веришь в эти глюки.
– Сны – это не глюки, – парировал я.
– Да, – согласился он, – сны не глюки. А потеря самоконтроля во сне – это твое «скео», это глюки.
Я уставился на пиво. И отставил бутылку в сторону. Не хочу больше…
Вспомнился вчерашний гопник.
– Послушай, Костя… А эти сверхспособности, которые приобретаются во сне, они никак в нашей реальности не проявляются?
– В каком смысле?
Я задержался с ответом, пытаясь все это сформулировать. Родил, наконец:
– Ну, это все ведь подсознательные штучки, так? И пока я его контролирую, опыт мой растет и в один прекрасный день… я… возможно ли контролировать чужое подсознание?
Костя фыркнул:
– Нет, конечно! Подсознание? Чужое? Ну ты загнул…
– Ну ладно. Но какие-нибудь сверхспособности могут дублироваться в реальности? – настаивал я.
– Не знаю. Возможно, да. Но очень слабо.
– Что, например?
Он пожал плечами.
– Тебе знать лучше. Ты тайбрехамхсиулойр… Как ты там назвался? Во сне в смысле?
– Спец. От слова спать. Ударение всегда на «е».
Он кивнул.
– Ну да, более произносимо. Сам подумай, какие такие сверхспособности могут дублироваться…
Я погрузился в раздумья.
– Гипноз?
– Что «гипноз»? – не понял Костя.
– Ну, мог я бы вдруг стать гипнотизером?
– А ты стал гипнотизером?
– Кажется, да.
Тут он расплылся в своей демонической улыбке. Сразу стал напоминать мне Люцифера, пытающегося выдурить у меня душу за стеклянные бусы.
– Тогда загипнотизируй меня.
– Как? – обалдел я.
– Как сумеешь. Вот мы и узнаем, кто ты и что, и как… теперь. А может, ты просто гонишь пьяную гиль.
Но, действительно, как?
Разглядывая ухмыляющуюся Костину физиономию, я старался вспомнить, как же у меня это получилось вчера утром.
А очень просто.
Да раз плюнуть. Я даже заулыбался в ответ.
И сказал про себя «замри!». Не сказал, а приказал. Ясно себе представив, как это будет выглядеть.
Ничего не произошло.
В смысле не было грома среди ясного неба. И ветер не поднялся. И волки не взвыли.
А вот Костя застыл с удивленным взглядом… и вообще я его заморозил, в момент, когда он собирался явно что-то съязвить.
Но не успел.
Я хмыкнул от удовольствия.
Глянь-ка, получилось.
Ну и что дальше?
Чему я, собственно, радуюсь?
В этот момент замок в двери затрещал и пришел Арчи. В сопровождении двух девиц.
Пока мое затуманенное алкоголем сознание тупо переваривало этот факт, Арчи успел войти на кухню и хмуро посмотрел на застывшего Костю. Девицы тоже, явно ни черта не понимая.
Затем Арчи отреагировал:
– Вы чем тут занимаетесь?
У него есть реальный дар охлаждать собеседника «внезапной» подозрительностью.
В моем ответе была сплошная философия:
– А?
Девицы за спиной Арчи забеспокоились. Он нахмурился еще больше и осведомился, ткнув пальцем в сторону Кости:
– Как это понимать?
Я упрекнул себя за тугодумие. Посмотрел на Костю и мысленно приказал ему отмереть. Он ожил: из его легких вырвался нечленораздельный звук, который означал то ли недоразумение, то ли гнев.
– Ты…
– Что это было? – опять спросил Арчи, все более заинтересовываясь.
– Гипноз… – промямлил я.
– Это не гипноз, – сердито запротестовал Костя.
Арчи развернулся к девицам. Те явно чувствовали себя не в своей тарелке.
– Девочки, сделайте одолжение, сходите на балкон, покурите. Там и пиво найдется.
Девочки решили не утомлять себя предстоящим расследованием. И ушли.
– Так, объясните мне, что здесь произошло? – продолжал любопытствовать Арчи.
– Бэ Баал – Зэвув! – выругался Костя, окончательно оправившись. – Какой к черту гипноз! Я что гипноз не знаю… Это фриз! Это магия…
– Я тоже Лукьяненко читаю, – кивнул я.
– При чем здесь Лукьяненко, – возмутился Костя, – он-то описал все эти магические приемы, но он их не изобрел. Фриз – это наведенный анабиоз… С чего ты взял, что никто не знал об этом раньше? Не ты первый, не ты последний…
– Так, – вмешался Арчи, не переставая хмуриться, – вы тут, значит, черную магию практикуете, пока я по делам шляюсь…
– Ну, это пока еще не черная магия… – сказал Костя.
Я почувствовал себя экспонатом.
– Арчи, подожди. Костя, так дублируются, значит, сверхспособности?
Костя посмотрел на меня с какой-то… с каким-то азартом.
– Значит, дублируются.
Тут Арчи стукнул кулаком по столу.
– Я требую объяснений.
Костя начал объяснять. У Арчи было каменное лицо. Выслушал он все с осторожностью, не спеша с выводами.
В результате молча отобрал у Кости пиво, сделал исполинский глоток и констатировал:
– Нормальный борщ.
Костя потянулся с таким довольным видом, будто он открыл вакцину от рака и СПИДа одновременно.
– Так ты теперь колдун, – скорее утвердил, чем спросил Арчи.
– Я колдун, у меня бодун, – пробормотал я в ответ.
– Скорее спонтанный маг, – поправил Костя. – Очень, правда, еще слабый.
– Универмаг…
Я почувствовал усталость. Но здравый смысл призывал меня не сдаваться.
Но, в целом, дальнейшего разговора я не слушал. Если быть более точным, не следил за ним. В голове моей плавали некие мысленные коряги, в коих-то и смысла особого не было. Я был изрядно поддат, а тут еще к нам присоединились эти две девицы… На самом деле, они просто составили нам компанию… Две сумасшедшие студентки. Нахальные и бестолковые. Имена их история за ненадобностью не сохранила.
Пиво меня переполняло, как чувства – мартовского кота. В шесть вечера случилось то, что в моей практике происходило достаточно редко. А именно: я прекратил пить. Так как дальше было некуда.
Пьянство – Дар Божий, но не следует им злоупотреблять.
Иногда даже мы это понимаем. Мы, прославившиеся своим презрением к здравому смыслу, собственному здоровью и бездарно пропитым деньгам.
Весь вечер я прошатался по Минску, молчал и сосредоточенно трезвел. Не скажу, что мой поход окончился стопроцентным успехом, но я все-таким стал соображать, где я, кто я…
На меня напала Каллиопа – муза эпоса и красноречия… Это выразилось в язвительно лирическом настроении. Я смотрел на город и пытался понять – процветает он или пышно гниет. Смотрел на ментов (старательно их избегая, но не столь явно, чтобы вызывать их интерес), которых в Минске, как песчинок на берегу моря; и все никак не мог уяснить: зачем их столько? Это было бесполезное критиканство, но я смутно пытался оформить его в более-менее доступный вид. В результате в голове всплыло нечто, напоминающее стихи:
Там правит Виртуальный Бог.
К нему три тысячи дорог
Ведут наш дух;
И словно пух
На путь ложатся наш.
Мечты и мысли впавших в раж
Там ветер воет в ми-мажор
Там заправляют сто обжор,
Там каждый Будда-Сатана…
Там – небывалых дум страна!
Здесь я давно уже подох…
Там правит Виртуальный Бог.
Потом я, усмехаясь, пытался понять, чего я такого нагромоздил…
Спать! Спать!
Туда, в сон…
Неужели я дам сделать из себя безмозглую куклу?! У меня достаточно сил, чтобы противостоять любой образине с той стороны.
Ночь
Дверь на этот раз вела прямо в «Арсенал». Я и не ожидал, что меня сразу занесет в эти места.
Значит, судьба уготовила мне общение со Старожилом. Я поискал его глазами. Вот он, как всегда оккупировал свой столик, свою неизменную вотчину, и сверлит взором опустевшую бутылку. Отсутствие спиртного в бутылке Старожила? Гм, впервые вижу…
Я подсел к либертианцу. Он заметил меня, но не подал виду. По-моему, он был смертельно пьян. Явно в лесу сдохло что-то грандиозное.
Наконец, он поставил бутылку и посмотрел на меня, излучая задумчивость.
– Представляешь себе, она вдруг опустела.
Это было сказано более чем трагическим тоном.
Я сморщился:
– Почему бы тебе не купить другую?
Вместо ответа Старожил кивнул в сторону бара, посмотри, мол. Я посмотрел.
И обалдел.
Бармен болтался на шнурке, черно-желтом, что по странному стечению обстоятельств бросалось в глаза. На груди висела табличка: I LOVE YOU. Рот бармена был заклеен скотчем. И висел он уже так не первые сутки… Вид у него был не первой свежести. Отталкивающий и жутковатый.
Только теперь я обратил внимание, что музыка больше не звучала в «Арсенале». Ровно гудели вентиляторы, и скрипел, покачиваясь, бармен. И больше ничего.
Когда очухался от всего увиденного, обратился к Старожилу:
– Слушай, надо бы уйти отсюда…
Либертианец горестно покачал головой:
– Ничего не получится. Я не смогу выйти отсюда. Я в капкане… – он театрально взмахнул рукой, показывая бар, – здесь… что-то изменилось. Вокруг что-то не то. Мир заело, как старую пластинку. Я имею в виду этот мир. Но это очень плохо для твоего мира.
– Почему?
– Потому что день, ночь… вдруг могут оказаться сутками. Понимаешь, если граница между сном и явью сотрется, что это будет? Это кризис всего мироздания. Кошмары наяву в буквальном смысле… я надеюсь, конечно, что я не прав. А как там? – спросил он внезапно.
Я задумался.
– Черт его знает. Я два дня провел в безумном пьянстве. Естественно, я не видел никаких новостей. И не слышал.
– Зря… – прошептал Старожил.
На мое плечо легла чья-то рука. В черной перчатке.
– Привет, Проводник, – обреченно сказал я.
– Привет, Спец. Пойдем отсюда. У нас куча дел.
Я почему-то предполагал, что он скажет именно это.
– Ну что ж…
Старожил проводил нас стеклянным взглядом. Никто из нашей троицы не проронил ни слова. Мы с Проводником вышли из бара и я глупо последовал за ним. Он заговорил первым:
– Вчера тебя заблокировали. Спец, ты понимаешь, что это значит?
– Откуда мне знать…
Проводник был угрюм.
Кругом царил запустение и молчание. Будто из окружающей реальности выпотрошили все осмысленное. Я вспомнил «Бесконечную Историю», где страну Фантазию захлестывала Пустота, грозя уничтожить ее. Ситуация показалась мне схожей…
Я спросил Проводника:
– Это – Пустота?
Проводник отрицательно покачал головой:
– Это – Сомневающийся Бог. Это наиболее точное определение. Пустоты не существует… по крайней мере, сейчас.
Я задумался. Сомневающийся Бог? Любопытно.
Проводник завел меня во двор за домом, в котором располагался «Арсенал». Во дворе стояла здоровенная фура, из которой четверо военных сгружали что-то. Подойдя ближе, я понял, что это были трупы, причем разные. Свежие и сгнившие, и пару мумий. Наткнувшись на мумию, военные замешкались. Один рассмотрел ее внимательно и сообщил:
– Это дочь Фараона Сети. Сгружай, пригодится.
И они продолжили свое странное занятие.
Я словно проснулся от увиденного:
– Ты куда меня тащишь? Что здесь происходит? Почему везде трупы… смерть, мор у вас тут что ли?
– У нас тут военное положение, – отрезал Проводник. – Никто толком понять не может, что происходит, а ты задаешь слишком много вопросов!
Я хотел поспорить с ним, но понял, что это будет напрасно. Он, видно, сам мало чего знал. Просто в мире мечты запахло жареным.
Вместо того чтобы спорить, я тихо спросил:
– А причем здесь я?
Проводник помолчал и сказал:
– Возможно, ты – главная причина всего этого… бардака. Хотя как раз ты ничего изменить не сможешь.
– Я – причина…
– Возможно, я сказал… До тебя никто не приходил в пространство Сна так нагло и напрямую. Без помощи извне. Без помощи отсюда. А, может, ты и не причина. Один из первых симптомов Сомневающегося Бога.
– Я – симптом…
Проводник вдруг сердито сверкнул золотым зубом. Передним. Два дня назад его не было.
– Да ты… неизвестно кто! Мне это, поверь, тоже интересно! Я ведь сам… конь в пальто, а не Проводник. Мы пришли.
Он указал мне на конечный путь нашего моциона. Им оказался подъезд с перекошенной дверью. На пороге блаженствовала здоровенная крыса пунцового окраса без малого метр.
– Крыса, – заикнулся я.
– Не опаснее кочана капусты, – парировал Проводник.
И действительно, когда мы входили в подъезд, пунцовая крыса только приоткрыла глаз (кошачий!) и лениво шевельнула шикарными усами. Ей было совершенно начхать на окружающий мир. Она даже цветом своим третировала серость, узурпировавшую Пространство Сна.
Подъезда, в привычном смысле, не было. За перекрашенной дверью пряталась скульптурная мастерская. Именно такую я видел в одном фильме.
«Декорации. Память подсовывает мне всякую ерунду».
Но, присмотревшись, я понял, что то, что я принял сначала за скульптуры, скульптурами не было. Это были люди. Изваянные из камня, но люди. И они были живы. Несмотря на то, что у некоторых не хватало рук, а другие и вовсе были бюстами, все были живы. Хотя жизнь эта была как радиопередача с помехами. А самой колоритной фигурой среди всего этого пантеона смотрелась скульптура немалого плюшевого мишки, очень реалистично, причем, освобожденного из мрамора. Хотя и сам он по себе уже был созданием выдающимся, но его глаза были чем-то… конгениальным. Кроваво-красного камня, они были живее некуда, и, если можно так выразиться, смотрели на меня они с выражением истерического созерцания. Очень необычное ощущение. Я такого раньше не испытывал.
Проводник отстранился от меня. Оставив наедине с мишкой и остальным зоопарком.
Мавр сделал свое дело.
Я хмыкнул и стал играть глазами с Потапычем. Но как я себя не подготавливал, все же дернулся от неожиданности, услышав его голос. А голос был медвежий:
– Ты! Явился незваным!
Ух!
Остальной зоопарк немедленно начал подпевать мишке:
– Он! Он, он!
– Ты! Нашел лазейку, и Бог усомнился!
«Чушь собачья! – фыркнул я, – что это за Бог такой, если он сомневается?»
– Кто такой Бог? Уточните, пожалуйста.
Зоопарк возмущенно зашелестел, вдыхая в себя:
– И-и-и!
Я замотал головой – уж больно громко они издали этот звук. И меня прорвало:
– Товарищ Косолапый! Прикажите своей камарилье не попугайствовать, не то я просто развернусь и уйду! Ясно?
В следующий момент мне показалось, что медведь просто-напросто лопнул и взорвался от моей бесцеремонности. Во-первых, глаза его буквально повыскакивали из орбит и повисли на соплях, горя негодованием. Во-вторых, невесть каким макаром все тело мишки покрылось прозрачными пузырями, в которых барахтались какие-то черные букашки… И в-третьих, вся его клика вдруг превратилась в отпетое черте что: переплетенные гипсо-глиняные черви, шипящие бессильной злобой. Только вот выглядело это, по-моему, совершенно не страшно. В конце концов, мне вся эта фигня начинала осточертевать.
Я посмотрел на Проводника, мол, куда ты меня притащил, авантюрист? Но мой спутник уже испуганно таращился на что-то за моей спиной. И мне стало понятно, что не я так напугал скульптуры.
Мое тело швырнуло в сторону, на спину, и я увидел, что там было.
…Надо мной нависла морда пунцовой крысы. Правда, на этот раз зверюга была раза в четыре больше. И теперь была она явно опаснее кочана капусты. Зверюга свирепо шевелила усами и неодобрительно меня изучала.
Она, несомненно, планировала потрапезничать.
Я только и смог, что ойкнуть.
Крыса моргнула.
В следующий миг она совершила то, что я меньше всего ожидал. Достаточно маневренно развернувшись, зверюга подняла хвост и обдала меня смертельно-отвратительной струей… вот.
И я ослеп, оглох и задохнулся в куче помета мегакрысы. Приятного мало.
Выбраться из всего этого гуано оказалось не самым простым делом.
А Проводник, сукин сын, сидел в углу и хохотал, держась за живот. Чувствовал себя хозяином положения.
– Поздравляю, – вставил он сквозь смех, – тебя посвятили в рыцари! И вернули способности.
Я сел отплевываясь – не до твоих поздравлений, позер…
Впрочем, придя в себя, я увидел, что никакое это не гуано. Крыса обдала меня желеобразной массой, довольно, правда, абстрактного цвета… но, в целом, она и пахла-то не экскрементами, а, скорее, уксусом.
Ну это не так страшно.
– Что это было? Кто она такая? – спросил я голосом жителя Нагасаки после бомбардировки.
– Когда мы заходили сюда, – пустился в объяснения Проводник, – это была просто большая пунцовая крыса. А потом здесь в ее облике появился Исконный, да и не самый нижний чин.
– Как ты узнал?
– Просто посмотрел ауру. А ты был с прошлой ночи заблокирован; сейчас, если хочешь, можешь мою посмотреть…
Я задумался.
Потом прищурился и прикрыл правый глаз ладонью, разглядывая Проводника.
Что в зеркало посмотрел.
Будучи богат и счастлив.
– А… как…
Собственно, что мне еще было сказать?
Проводник пожал плечами:
– Кого же ты ожидал увидеть? Папу Римского?
Я понял, что сам бы так примерно ответил.
– Ладно. Способности вернули – это хорошо. Что тут за чепуха происходит? Кто эти кадавры? – я повел рукой, указывая на застывшую скульптурную группу. А жизнь из них действительно ушла при визите Исконного. – Что они тут насчет «Бог усомнился» распрягали?
Проводник потрогал себя за подбородок, видимо, подбирая слова.
– Ну, это… Маски Запредельных. Один ведет – медведь; остальные создают фон. Но ты прав. Они на самом деле кадавры – просто автономные муляжи… Не знаю, как выразиться. Маски, одним словом.
– И кто таковский этот безумный медведь?
Проводник улыбнулся:
– Ты будешь смеяться, но он и там Медведь. Я имею в виду не человек.
– О.
Я не смеялся. Я удивился. Впрочем, здесь не стоит удивляться. Да и разве медведи не видят сны… Вот другое дело, что этот медведь разумен.
– Разумный?
– Медведь? Да. Он из параллельного мира. Земля, она, знаешь, имеет много ипостасей.
Вот так вот. Хотел я что-то сказать, да только присвистнул. Есть, оказывается, многое на свете, друг, понимаешь ли, Горацио…
– Зря ты расслабляешься, – неожиданно серьезно сказал Проводник, – Исконные тебя, конечно, оправдали… но Бог все равно усомнился…
– Да Бог с ним, Богом, прости за каламбур. Ты можешь показать мне хоть одного настоящего Запредельного? Или будешь пичкать меня второсортными чучелами и пугающими перспективами?
– Да, – серьезно сказал Проводник, – покажу одного. Вон за твоей спиной дверь. Там прямой путь к одному Запредельному. Он очень хотел тебя повидать.
Я оглянулся, и оказалось, что не был обманут. Дверь была. И неважно, что она появилась только что. Прямой путь – это удобно, даже очень.
Я двинулся к двери.
«Дверь по прозвищу зверь».
Эдакая средневековая преграда на пути бунтующих вассалов.
Меня от этих дверей скоро тошнить будет.
Ручка двери была классической: морда льва с кольцом в пасти. Лев был серебряный.
Я просто дернул дверь, и она отворилась на удивление легко.
Там находилась речка. Берег речки. Красивый. На берегу сидел мужик, одетый в совершенно неподходящий к случаю костюм. Костюм был Кардинальский… не особенно удобный для ловли рыбы. А мужик сидел с удочкой.
Но со слухом у него было все в порядке. Он обернулся и пристально посмотрел на меня. И даже не улыбнулся.
–Ты что здесь делаешь? – изумился я.
День 92-й
Я резко сел на диван, на котором только что видел сны, и широко раскрытыми глазами уставился на Арчи. Он безмятежно спал напротив меня. Судя по стилю сна, абсолютно трезвый. Зато у меня в организме пристроился ипподром с бешеными мустангами.
Одно дело бодрствовать во сне, другое – наяву. Да еще с похмелья. Достаточно сложное состояние. В первую очередь сложное для понимания.
Это называется «синдром собственной непостижимости».
Я встал и шатаясь стал пробираться к телефону.
– Зачем нам девы златовласы,
Любовь, луна и тишина… Уй!
Подайте лучше горы мяса
И бочек – черт! – сорок семь вина…
Дошел-таки. Подвиг совершил. Впотьмах. Герой недоумчатый…
Где-то здесь записан телефон Антоновича… вернее, сподвижницы, у которой он ночует. Ах ты…
Вот она, моя находка.
Звоню.
Трубку поднимает сонная помятая леди. Игоря зовет нехотя.
– Антонович? Что ты делаешь?
Раздается приглушенный смешок.
– Телевизор смотрю.
Он тоже уже не спит.
Я ловлю клина и молчу.
– Ты чего меня поднял?
– Что ты имел в виду, когда сказал, что я много ем на ночь?
– То, что ты толстый и славный парниша. Чего ты меня поднял?
Меня стали обуревать сомнения – а вдруг не он?
– Вот… если тебе нечего будет ответить на мой вопрос – вызывай психушку…
– Пускай Арчи вызывает.
– Нет, следующее. Ты что, кардинал? С каких пор ты рыбалкой увлекся?
Пауза. Все, пора в психушку.
– Ну, понимаешь… Просто это на самом деле очень удобная шмотка. А рыба там восхитительная.
Я вздохнул с облегчением.
– Так это ты был?
– Вне сомнений. Ты дашь мне досмотреть мультики?
– Погоди, поговорить хочу…
– Спятил, дятел? Сколько времени знаешь? Полшестого! Иди спать, днем встретимся, поболтаем.
– Да хрена я сейчас засну! У меня не то состояние…
– Верю. А вот я полон сил и хочу поспать.
– Погоди… где встретимся и во сколько?
– На Независимости. В полдень. Сойдет?
– Ага…
Пока я соображал, он уже отключился. Бу-бу-бу. Это гудки.
Я пошел на кухню. Нашел несчастную сигарету и бутылку пива, долго смотрел на оба чуда природы с сомнением. Потом тяжело вздохнул, назвал себя алкоголиком и придурком и принялся за бесполезный завтрак.
Спустя полбутылки на кухне появился Арчи.
– Здрасте! Чего ты в такую рань?
Я развел руками. Но слова оставил при себе.
– Ясно, – прокомментировал он мой жест. После этого почесал пуп, достал из холодильника минералку и сел напротив.
– Жара.
– Угу.
– Хочешь минералки?
– Хочешь пива?
Посидели, посмеялись. Арчи зевнул, вернул минералку на место и отправился спать.
Мне же спать не хотелось решительно. Допив пиво, я посетил сортир и замер, не зная, чем заняться.
Кончилось все тем, что я нацепил наушники и включил DEAD CAN DANCE.
Даже вздремнул.
Но дверь не пожелала открываться утром.
И так страдал до одиннадцати часов.
Я договорился с Арчи. Суть договора заключалась в том, что если я вдруг не уеду в родные пенаты, то позвоню, и праздник продолжится. Как и следовало ожидать, при упоминании о празднике мы оба сморщились. Да, поднадоело… Собрав свои жизненные пожитки, я отправился на площадь Независимости.
Там меня уже искал глазами голодного волка Антонович.
– Ну, как дела? – осведомился он.
– Колбасит.
– Ага. Энд плющит.
– А ты?
Антонович лукаво посмотрел на небо.
– Что я? Дела пошли в гору, настал мой звездный час. Все круто! Жизнь прекрасна! Шашки наголо… Слушай, поехали домой!
Я опешил.
– Чего вдруг?
– Ах, устал я… – картинно сказал он. – Короче, у тебя есть дела здесь?
Я рассеянно посмотрел под ноги. Влево, вправо, назад, сам не понимаю, что, собственно, хотел такого увидеть. НЛО…
– Да нет, в общем. И домой не против…
Билеты, как оказалось, этот прохвост уже успел взять. Практичный, черт. До поезда оставалось меньше часа, но торчать на перроне в такую жару нас не радовало. А в зале ожидания вкалывали кондиционеры, и имелся какой-никакой буфет. Кофе был захолустный, но при всем богатстве выбора альтернатива нам не светила.
И вел Антонович себя так, как будто не встретились мы во сне. И не оказались двумя Запредельными, в реальности знавшими друг друга как облупленных.
– Ты знаешь, что вчера в Гомеле негра линчевали? – вдруг спросил он.
– Что?!
– Негра линчевали. В Парке. Старики-ветераны. Представляешь себе?
– Да быть не может… – я внимательно посмотрел ему в глаза. Он ни капельки не шутил. – В голове не укладывается.
– Да… вчера НТВ сообщило. А Штаты объявили свободный въезд для белорусов и казахов. На две недели.
– Бред какой-то…
Антонович кивнул.
– Так точно. Только это не бред. Это прорыв сна в явь. В реальности такие хохмы вряд ли возможны. Я думаю, что это только начало.
Опаньки. Поднял, называется, настроение. Информация к невеселому размышлению.
Обычно на маршруте Минск – Гомель (и наоборот) народу навалом. Нам достался – смех сквозь слезы – тринадцатый вагон. Причем он был практически пустой… Если не считать трех допотопного вида бабок в последнем купе. Нам выпало первое, рядом с проводником.
Проводник был яркой личностью. Опухший мужик с перебинтованной щекой. Эдакий комедийный бандит семнадцатого года. Волосы во все стороны, и усы топорщатся, как у помойного кота! Имя-отчество, как я не старался, так и осталось неизвестным. Просто беджик этот как-то ускользал из поля зрения – то блестел от солнца, то в тень прятался.
Творческая обстановка.
Идеальная для Стивена Кинга.
А вообще-то это было что-то из Булгакова.
Но я увлекся. Все из-за мистического настроения. Антонович меня здорово припугнул своими новостями, да плюс ночной визит из ряда вон выходящий. Все это подтолкнуло меня к детализации и осторожности. Я старался замечать всякие странности… Хотя при этом умудрялся быть рассеянным.
Минский вокзал поплыл, меняясь с домами и последующими современными хижинами и избами. Колеса отбивали свою чечетку. Проводник с несчастным видом попортил наши билеты и поплелся к бабулькам.
– Чая, кофе нет. Минералка… теплая, – предупредил он нас, продемонстрировав свою спину.
Мы переглянулись.
Псих на железной дороге.
Такие делишки.
А Игорь задумчиво сказал:
– Мне этот ямщик напоминает немца под Сталинградом.
– Почему?
Антонович неопределенно махнул ладонью перед собственным лицом и скорчил богомерзкую гримасу. Мол, он ужасен и вида захолустного.
Да, так оно и было.
– Чая, кофе нет. Минералка теплая, – передразнил он проводника.
Затем мы оба, изнемогая от жары, развалились на полках.
И тут я не выдержал:
– Как ты туда попал?
– В Сон? – уточнил Антонович, – как и все. За исключением тебя, разумеется. Пришел ко мне среди ночи мой двойник и сказал, что все это проще пареной репы. Научил меня мантре. Если я хочу попасть в пространство, а не просто выспаться, я читаю ее перед сном.
– Харе Кришна?
– Не-а, – ухмыльнулся он. – Да я тебе ее не скажу, все равно. Если я с кем-либо поделюсь этими способами, они потеряют весь смысл. Точно так, как и многие секреты мои…
– Имя? – не понял я.
– Ну да. Я же и выгляжу там немного иначе. Я – Кардинал… обычная моя шмотка на той стороне. Удобно и забавно. Это только ты один зимой и летом – одним цветом, и здесь и там одинаково выглядишь.
Антонович многозначительно посмотрел на меня:
– В семье не без урода.
Меня это возмутило:
– Сам ты урод! Что же я виноват, что у меня все не так, как у людей?
– Как же ты не урод, если ты самый натуральный урод. Хотя ты, конечно же, в этом и не виноват! – накинулся на меня Игорь. – Волк-то тоже не виноват в том, что ему жрать надо. Так и ты. Сам-то ты здесь ни при чем. Но знаешь ли, что вообще означает твое появление?..
Мимо купе промелькнул таинственный проводник, одарив нас осуждающим взглядом. Мы заговорили тише.
– Вообще, сон, – начал поучать он меня, – это естественное убежище всякого рода мистики и чудес, в которые наяву человечество перестало верить с ходом прогресса. Вся волшебная требуха возможна теперь лишь во сне, потому как наяву магии мешает техника. Любая, абы рукотворная. Ведь в древности люди видели в основном вещие сны. Понимаешь?
Я кивнул. Вроде понимаю…
– А сейчас такие сны – редкость. Все дело в том, что Пространство Сна увеличилось за счет Исконных… Так уже тысячи три лет. Видишь ли, Исконные везде. Исконные. И во сне и на яву. Им вообще наплевать на наши понятия. Но вместе с ними на ту сторону ушла эмоциональная энергия и контакт с природой. Наяву мы уже не ощущаем бессознательной идентичности с Природой. Все это теперь внутри нас забаррикадировалось от развития прогресса… от очеловечивания мира. Получилось так, что со временем человеку перестало быть нужно все это. Эта колоссальная потеря нам была – против нашего желания – возмещена в виде снов. Всяких, а не только вещих. Все наши инстинкты и утерянные магические способности всплывают во сне. А вместе с ними о себе нам напоминают Великие Демоны, духи и прочее. Ведь, допустим, если ты находишься в психически уравновешенном состоянии, у тебя есть иммунитет от Инферно. Понимаешь, о чем я?
– Инферно – это типа всякие злые духи и бесы. Верно?
Антонович почесал затылок.
– Слишком обобщенно, но в целом так. Ладно, дальше. Твой разум, в принципе, можно уподобить острову. Сейчас объясню. Кругом – океан бессознательного, хаотического мышления: древнего и ни в коей мере от тебя не зависящего. В нем вся древняя чертовщина, в нем есть в равной мере Свет и Тьма, ничто не доминирует. В нем твои инстинкты, причем самые черные, твои втоптанные в помойку желания – те, которые просто ужасны… Убийство, насилие… Но среди этого дерьма и доброта безграничная, на уровне сумасшествия. Да, но еще и магическая сила, словом, как у Христа. Вот, это – океан. Разум – сознание, это остров. Остров этот состоит из твоих желаний, инстинктов, которые ты в себе подавляешь, но в целом они естественны. Обычные человеческие страсти – вино, деньги, женщины, ненависть там какая-нибудь. Все такие, только все этого стесняются. Этот остров, вернее, его земля, почва, – это то, что аморально. Ты стараешься не ходить босиком по земле. А на самом острове город…
– Город? – перебил его я.
– Да, город, – кивнул он, – но не совсем тот, о котором ты подумал. Этот город – это твой разум, вкупе с моралью, это почти то, что ты есть наяву. Это стержень твоего повседневного эго.
– Фрейд?
– Что?
– Э то ты у Фрейда вычитал? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Я не читал Фрейда. Я тебе говорю как есть. Слушай дальше. Город этот, допустим, окружен стеной – вот она-то и есть твой иммунитет от всей чертовщины. Так, в принципе, устроено человеческое сознание.
Весь фокус этой схемы в том, что в допотопные времена иммунитета не было. Человек наблюдал Океан Бессознательного вокруг себя наяву. И потом эта среда почувствовала себя слишком неуютно. Впрочем, – задумчиво произнес Антонович, – скорее, разум сам выработал этот иммунитет. Человек в результате перестал идентифицировать и распознавать бессознательное. Я слыхал как-то, что психологам известен такой феномен: предмет, который человек не знает и не может ни с чем сравнить, для него не существует. Поэтому он его и не видит… То же самое произошло со средой Инферно.
– Ты меня запутал, – пробормотал я, пытаясь разобраться в сказанном.
– Э-э… тут такая хрень, что чем дальше в лес, тем больше дров, – ответил он. – Слушай остальное. Есть искусственные методы временного устранения иммунитета, назовем это так. Это алкоголь и наркота. Всякий кайф… Но последствия уж больно дороговато обходятся… Я с наркотой не знаком. С серьезной.
– Я тоже.
– И правильно. С алкоголем проще. После трехсот – четырехсот грамм ты вылазишь на берег, за пределы города. Потому что иммунитет твой уже ослаблен и не действует. После двух-трех суток реального запоя, ты уже плаваешь возле побережья океана.
– Белочка? – удивился я.
– Она самая. Допился до чертиков – вот и разглядывай их на здоровье. Те, у кого напрочь снесло башню, – это пловцы, которые уже забыли путь к берегу. Вот… Пространство Сна – это часть… атмосферы сознания, эгосферы, допустим, находящееся над сознанием. При этом они, как бы, накладываются друг на друга, но, тем не менее, не соприкасаются. Сноплавание – это процесс прежде всего наблюдения.
Я задумался.
– Что-то ты, – говорю, – наплел такое, что черт ногу сломит. Причем здесь я и мое уродство?
Он вздохнул, напуская на себя профессорский вид:
– Такое дело: все Запредельные, и я в том числе, приходили через двойников, таким образом получая во Сне опору и самоконтроль. Мы не беспокоим Океан, и он, соответственно, не нарушает границу. Ты, получается, своим появлением проколол границу, и, следовательно, надо ожидать того, что оттуда выйдет… выползет… тьфу, черт! Короче, будут ответные…
Он совершенно замудрил со своими философскими рассуждениями и скорострельно выдал трехэтажную матерную тираду.
– Уф. Короче, произойдет то, что уже происходит. Сон и явь переплетутся, и мы их перестанем различать. Ведь факт линчевания негра ветеранами в Гомеле раньше можно было только в дурном сне увидеть. Не так ли?
– Угу.
– То-то, – он пафосно поднял к небесам указательный палец. – Отсюда следует вывод, что отныне либо Инферно, как, впрочем, и Свет, вступает в свои законные права и начинаются Сумерки Человечества, или, что еще хуже, День и Ночь сменяются одними вечными сутками… – он подумал, – что, в общем-то, абсолютно одно и то же.
Антонович стих.
Мы оба погрузились в размышления.
– Меня, Славик, вот что интересует, – заговорил он вновь, – ты когда и как в Пространство вошел? И как ты это вообще делаешь?
– Ну, я… А что? – тут до меня дошло. – Ты что, не знаешь, как я вхожу?
– Нет, конечно!
– А кто же… И никто из Запредельных не знает?
– Представь себе, никто и не догадывается.
– Это… Вот те раз! – я рассказал ему о визите, когда меня заблокировали и мне пришлось катапультироваться. Рассказал я и о том, что мне едва удалось выйти из Сна, и то с посторонней помощью. По ходу повествования вспомнил слова Старожила о Запечатанных и о заклинании…
– Да… – потянул Антонович, выслушав меня. – Ничего подобного не слыхал. Блин, как все сложно. Прямо как в хоккее.
– Я вот что скажу, – поразмыслив, сказал он. – Запредельным тебя ни блокировать, ни уничтожать тем более смысла нет. Ведь сам посуди: изменись мир или нет, мы-то уже изменившиеся. Нам просто интересен твой путь…
Вот как, подумалось мне; как водку пить – земля качаться, так я и Антонович не разлей вода. А теперь он сидит и чревовещает мне от имени Запредельных. Ришелье, мать твою, Мазарини недорезанный!
Меня взяла злость, и в сторону Антоновича полетела железная кружка. Он, едва успев уклониться, уставился на меня взъерошенным тигром:
– Офигел?!
Но я действительно к этому моменту уже офигел, пытаясь постигнуть, откуда взялась эта кружка и кто ее так кинул. Не я же!
Более того, кружка наполовину вошла в стенку купе и, зашипев, расплавилась. А застыв, приобрела форму тюльпана, цвета металлик.
Но мы не успели окончательно обалдеть от изумления.
В этот момент поезд въехал в туннель.
И это притом, что в Беларуси нет, насколько я знаю, туннелей. На маршруте Минск – Гомель, по крайней мере, отродясь не бывало.
Въехал в туннель поезд, голося истерическим паровозным гудком. Который на тепловозе отсутствовал.
Так мы въехали в Безумию.
Океан Бессознательного бушевал и плевался, пытаясь выбраться наружу.
Мы, по крайней мере, в следующую минуту совершенно мокрые стояли на его берегу и, очумев, пытались сообразить, что произошло и где, собственно, поезд…
Продолжение следует…