Lesley Knife – «Оранжевая дверь». День 89-й. Ночь. День 90-й. Ночь

Lesley Knife - «Оранжевая дверь». День 89-й. Ночь. День 90-йMetalscript.net продолжает публиковать повесть фронтмена знаменитой белорусской pagan metal группы Gods Tower Лесли Найфа «Оранжевая Дверь». Читайте следующие 4 части. 

День 89-й

Я пил минеральную воду. После вчерашних приключений меня мучил жестокий сушняк. Тем более, что в таком состоянии пить кофе не позволит инстинкт самосохранения. Сердце беречь надо.

Минералка была холодной и прекрасной.

Нутро не замаскируешь. Как бы мой двойник не наряжался и не перекрашивался, я бы все одно его узнал. Вот только к чему я увидел двойника?

Память услужливо напомнила мифологию. Скандинавский Сван, Немецкий Доппельгангер, Британский Рэйз – все это двойники, являющиеся перед смертью.

Я брыкнул головой, отгоняя дурные мысли.

Если бы так, то не пил бы я сейчас воду.

В целом ситуация, сложившаяся в Пространстве Сна, более всего напоминала мне мудреную игру с непонятными целями и правилами. Точнее насчет правил я уже знал: их нет или они какие угодно.

На часах уже было двенадцать. Я лежал на диване и тупо переключал программы кретиноскопа. Вскоре я убедился в том, что мне не покажут ничего интересного, и выключил ящик.

Лег и стал сканировать взором потолок. Тоже неблагодарное занятие.

Зазвенел телефон, разгоняя мрачное настроение. Я поднял трубку и промычал нечто невразумительное.

Звонил Антонович.

– Ну так что, поедем?

– Э-э-э… куда? – растерялся я.

– В Минск. Мы же договорились! Ты что, забыл?

Я растерялся.

– Я… Договорились?

Антонович захохотал. Я потер висок:

– А что мы забыли в Минске?

– Ты сам собирался повезти меня в столицу, дескать, там полным-полно музыкантов. Познакомиться там, поиграть…

– Знаешь, что-то мне неохота сегодня куда-то ехать. Ты сейчас где?

– На вокзале.

– В общем так…

Я задумался. Действительно, очень неплохо было бы сменить обстановку на пару суток. Опостылел мне этот Гомель уже. Да.

– У тебя деньги есть? – спросил я как можно более равнодушно.

– Конечно!

– Возьми билеты на завтрашнее утро… Поезд в шесть сорок две. В одиннадцать уже там.

– Знаю такой…

– Я тебе завтра деньги отдам.

– Будь спок!

В целом это и есть суть разговора. Договорились и ладно.

Деваться было некуда – Антонович слишком загорелся идеей собрать команду. И хоть я не очень-то верил в эту перспективу, было бы неприлично отказать ему: он уже успел выклянчить недельный отпуск за свой счет.

…Ванна заполнилась теплой водой. Я включил радио и погрузился в стихию. Тело расслабилось.

На самом деле последние пару дней я изнывал от тоски. Скука крепко вцепилась в меня : даже дружеские попойки с развязыванием рук, мозгов и языка не обладали своей обычной магической силой. Каждый раз, закрывая за собой оранжевую дверь, я все дальше и дальше удалялся от обыденного мира.

Я вылил себе на голову кружки две воды (душ протекал и брызгал во все стороны, поэтому я им пока не пользовался) и стал читать вслух Хлебникова:

– Из мешка

На пол рассыпались вещи!

И я думаю,

Что мир –

Только усмешка,

Что теплится

На устах повешенного.

Меня это стихотворение обычно приводило в чувство. Это был своего рода антидепрессант, причем очень эффективный.

Сквозь радиобред я услышал гром.

«Наконец-то! Кончится эта парилка проклятая».

Я быстро вылез из ванны, вытерся, оделся и выскочил на балкон.

Дождь был знатный.

Я высунул под летящие капли голову и зажмурился от удовольствия.

«Есть еще порох в пороховницах!»

Меня охватила эйфория. Хотелось раскинуть руки и громко читать стихи или петь песни во всю луженую глотку.

Но единственное, что выскочило из моего лексикона в этот момент, было лаконичное:

– Эх!

Получилось впихнуть все эмоции в один выдох. Я на несколько минут превратился в восторженное междометие…

…День приближался к занавесу. Я завел будильник на пять утра, подкрепился чаем с печеньем и лег, ожидая прихода сна.

В голове торжествовала некая симфония. Я часто слышу музыку перед сном.

Ночь

На этот раз оранжевая дверь нашла себе приют на крыше пятиэтажки.

Я осторожно взглянул вниз, во двор – тот же самый. И дом вроде бы тот же.

Стоял же я, надо полагать, над тем самым подъездом. Осмотревшись, заметил люк, ведущий лестничную площадку – он был приглашающе открыт.

Я спустился на третий этаж. Постоял, раздумывая, перед дверью. Но любопытство взяло верх, и я, толкнув незапертую дверь, вошел в квартиру.

Только это была уже не квартира.

Это был танцпол клуба в самый разгар метального концерта. Кто выступал понятия не имею. Какая-то свирепая молодежь издавала звуки взбесившегося отбойного молотка. Звукорубка. Прикольно… если не очень воспринимать это всерьез.

Неожиданно оказалось, что вокруг лоботрясничает толпа моих старых и хороших знакомых. Многие были из других городов : я уже заметил одного знакомого венгра. Он стоял в толпе с восхищенным лицом и банкой пива в руках.

Я знал, что единственное здесь место, где можно спокойно посидеть, – это столики возле бара. Вакансий там хватает. Но пока я до этих столиков добрался, мне пришлось перездороваться с доброй половиной народа, находившегося на танцполе.

Дошел я до бара в момент начала нового сета. На сцене подключались воинственно одетые парни. Судя по виду играли они не меньше, чем черный метал норвежской волны, – скрипучий, как дыба и быстрый, как пуля. Так оно впоследствии и оказалось.

В Пространстве Сна никогда не выступают плохие музыканты. Здесь выступают инструменталисты, которые в реальной жизни, возможно, и не увидятся никогда. Здесь встречаются их сущности, и каждая команда играет идеально слаженно и четко. И музыка у них – максимум самовыражения.

У меня сложилась мысль, что, если я буду сколачивать состав, я просто выйду на сцену – там ко мне присоединятся те, кто поймет меня с полуслова. И возникнет музыкальный монолит. Потом я найду этих музыкантов в реальности.

А что? B этом что-то есть…

Трудность в том, что гитарист может жить во Владивостоке, а басист – в Клайпеде. Или в Глазго.

Тем временем парни ударили по струнам и барабанам. И из колонок вырвался такой завораживающий звуковой вихрь, что я заслушался… Их жестокие песни тащили меня в Ледниковый Период, звали охотиться на саблезубых тигров и пещерных волков… Это была непостижимая энергия : первозданная, необузданная. Сыгранная и воплощенная несчастными тремя аккордами.

Фантастика…

Я сидел за столиком и лицезрел шоу. Вдруг кто-то поставил передо мной бутылку «портера».

Я поблагодарил… но…

Черт, я совсем позабыл о своем двойнике!

Он сел рядом со мной, закинул ногу за ногу; влив в себя сразу полбутылки «портера», смачно отрыгнул и заявил:

– Я знал, что тебе здесь понравится…

Я молча смотрел на него и собирался с мыслями. Но он даже не подавал вида, что эта встреча не просто культпоход в клуб.

Глупо было бы сразу напроситься на него с расспросами о Запредельных…

– Что это за банда? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Она никак не называется… то есть можешь называть ее как хочешь. Я назвал ее «Фолс Миррор» – «Кривое Зеркало»…

Я прислушался.

– Они поют не по-английски.

– Да, – кивнул он, – вокалист родом из Исландии. Это Исландский.

– Ясно…

Я занялся пивом. Спешно проглотил «портер» и полез за сигаретами.

Двойник нарушил молчание:

– Нам следовало бы посерьезней разобраться в сложившейся ситуации. Пойдем в фойе – там не так грохочет. Тем более, что «портер» там тоже есть.

Захватив по две бутылочки, мы пристроились на низком, широком подоконнике. Минуты три мы просто алколизировались и изучали друг друга.

– Кто ж ты такой, черт возьми? – не выдержал я.

Он хмуро посмотрел на меня, как будто я в чем-то провинился.

– Представь себе, – начал он, – что до сих пор все Запредельные пересекали границу Сна только при помощи Проводника. Проводник является только тогда, когда мозг потенциального Запредельного был готов нарушить или убрать шифрующий барьер. Это… такая хрень в мозгу, которая при выходе из Пространства Сна путает воспоминание о сновидении, делает сюрреалистичными. Это защитный барьер; не будь его, у людей бы просто поперегорали мозги. Разум бы все время работал… А сон для людей – это в первую очередь отдых. Так вот, как только личность доходила до того, что ей можно жить в двух этих пространствах, в яви и во сне, являлся Проводник и показывал способ пересечь барьер, обосноваться здесь и творить… жизнь. Существовать. Причем Запредельные не каждую ночь приходят в Пространство Сна. Для них это большая нагрузка. Да и еще учти, что большинство из Запредельных – личности крайне неординарные…

Он извлек из воздуха трубку и принялся дымить как паровоз.

– И тут вдруг в Пространстве объявляется обыкновенный рок-музыкант, развлекающийся графоманией и выпивкой… обходясь без Проводника и куролеся в Пространстве каждую ночь. Ты посещаешь этот мир уже восемьдесят девятые сутки, а я, твой Проводник, появился только три ночи назад…

Я выпил пива и хмыкнул:

– Не понимаю, откуда ты взялся?

Он бесцеремонно щелкнул меня по лбу.

– Из твоего сознания, естественно… А теперь скажи мне: кто ты?

Я не задумываясь ответил:

– Спец. Ударение всегда на «е». От слова «спать». Понятно?

– Понятно. А тебе понятно, что твое появление нарушает баланс сосуществования Дня и Ночи? Ты – мутант. Роковой мутант.

– Но-но! – возмутился я, – я не позволю…

Пять часов утра. Будильник беспощадно рвет мой сон в клочья…

День 90-й

Вернее раннее утро. Еду в троллейбусе, прямиком на вокзал. В желудке плескается крепкий кофе, но глаза все равно слипаются. И вот, когда меня бросает в дрему, передо мной всплывают картинки из прошедшего визита. Я открываю глаза, смотрю в окно. Троллейбус едет будто нарочито медленно. И черт с ним. На часах еще только шесть – поезд через сорок минут. Как бы не тормозил троллейбус, думаю, успею.

Снова погружаюсь в дрему. На горизонте маячит мой двойник и с укором тыкает в меня: «Ты – мутант…»

– Сам ты мутант… селедка. Кашалот фаршированный. Дракула папуасский.

На меня тяжело смотрит некий лысый субъект из числа гопников. И, видимо, принимает эпитеты на свой счет, раскрывая рот. Ему наверняка хочется почесать кулаки – любят они это дело… Жалко людей, ведь кроме кулаков в них в большинстве случаев ничего и нет. Ну, за редкими исключениями.

…Не знаю, как это у меня получилось; может, запредельный опыт в Пространстве Яви не так уж и бесполезен. Я всего лишь посмотрел на него и мысленно приказал: «Молчать». Гопник моментально ссутулился, глаза потускнели, и он медленно отвернулся.

Забавно.

Мы вышли на вокзале оба : я и он. Только он сразу припустил быстрым, нервным шагом подальше от меня. Обернулся пару раз… По-моему, он считал, что нечего с психами связываться.

Ну, на нет и суда нет.

Впрочем, может быть, я плохо выгляжу.

Увидев меня, Антонович засветился и тряхнул рюкзаком.

– Что значит?..

– Посмотришь, – довольно ответил он и, не сдержавшись, обнародовал мне на ухо тайну. – Вино. Домашнее. Яблочное, два литра. Тебе понравится!

Я нахмурился.

– Ты что, решил меня споить?

– Ни в коем случае! – запротестовал он. – Ты вчера пьянствовал?

– Нет, конечно! Больно надо…

– Ну вот, видишь! Значит спиться и не мечтай.

Нам достался вагон-самолет – сидячие места. Поспать здесь можно было либо напившись снотворного, либо будучи смертельно измотанным. Но для дружесской беседы под бульканье вина такой вагон очень хорошо подходил.

Будь я один, я бы молча вперился в окно и погрузился бы в раздумия. Но в компании с Антоновичем это было выше моих человеческих сил.

Как только проводница, удостоверившись в отсутствии зайцев, удалилась в свое купе, Антонович вытащил из рюкзака вино, сделал серьезный глоток и провозгласил:

– За проводниц! Этих ангелов в униформе, которые… э-э… нас провожают!

Я поддержал его, перенимая эстафету винопития.

Однако… вино в самом деле далеко не отвратительное.

У нас с Антоновичем есть общая черта : в жизни мы не отличаемся болтливостью, по крайней мере не более других. Но стоит только выпить чуть-чуть, то у нас обоих язык и челюсти объявляют независимость от мозга. И мы начинаем трещать, как взбесившиеся попугаи.

Обычно домашнее вино действует как часовая мина : ничего, ничего, – и вдруг все! Но это вино оказалось неправильным. Только очутившись внутри организма, оно принялось наводить свои придурковатые порядки. В голове зашумело нечто невообразимое:

– Где мы в Минске жить будем?

– Понятия не имею!.. – жизнерадостно выпалил я и принялся рассказывать разухабистую историю, как лет десять назад я с одним соратником ночевал в минском дворике, дожидаясь раннего поезда. Мы лежали на скамейках, косились на звезды и натурально бредили. Часов не было, дико хотелось спать…

Антонович мне парировал какой-то боевой гилью из области пьянок. Потом в ход пошли всякообразные байки о концертах и гастрольных инцидентах. Таких, которых у меня хоть отбавляй. Да и он в карман за словом не особо лезет…

Так мы погубили вино. И, как это часто бывает, с последней каплей исчерпали себя воспоминания. На смену непринужденной болтовне пришел неговор.

И мы сразу замолкли, с недоумением разглядывая опустевшую бутыль.

– Да… – протянул я.

А времени-то только полдевятого. Еще столько же ехать.

– Вторую бы такую, – резонно заметил Антонович.

И тут начался закономерный процесс: если мой разум был категорически против дальнейшего пьянства, то распоясавшаяся душа требовала продолжения банкета.

Мы начали спорить. Антонович предлагал взять водки. Я… тоже… В общем, спор затих, не начавшись. Пересчитав наличность, мы оба пришли к заключению, что бутылка водки пробьет в бюджете некислую дыру. Впрочем, нам было наплевать на это.

Так мы очутились в вагоне ресторане в компании с кристально чистой жидкостью. Из закуски мы имели только «кока-колу».

– Ненавижу… – пробормотал я принимая в руки холодную бутыль с заморским зельем.

– Нормально, – махнул рукой мой попутчик. – На безбабье и рыба раком.

– В ней есть ортофосфорная кислота, а она сушит рот… в целях навязывания второй бутылки, – хаял я колу.

– И вообще это средство от поноса, – подхватил Антонович.

– Ну… да.

После первой рюмки наши мозги слегка отдулись и беседа приняла философский оттенок.

– Все странно, – заявил Антонович. – Мне сегодня приснился дурацкий, вещий-зловещий сон. Мне приснилось, что мы с тобой сели в поезд и стали пить. Потом приехали в Минск и гулянка продолжилась. И так по периметру. А за тобой всю дорогу бегал дурацкий енот. И Рейхстаг… с красным флагом в центре столицы. Ну это я, допустим, еще могу понять. И пьянки, и Рейхстаг – дебош мы с тобой учиним классический. Но при чем тут енот?

– Он воровал наши деньги.

– Которых нет… Организм не дурак. Он знает, что его ожидает в ближайшие дни. Но при чем здесь енот?

– А Менделеев знаешь, как таблицу свою открыл? – спросил я вдруг. И понял, что Менделеев был Запредельным. Иначе черта с два открыл бы он эту периодику – скорее всего нарисовал бы абстрактную картину…

– Знаю. Во сне узрел. Аки-паки, иже херувимы. А так он чемоданы ремонтировал на досуге. Енот-то здесь причем?

– Да что ты все заладил – енот, енот! Может это муравьед был…

Антонович задумался.

– Точно. Муравьед. Сибирский крестоцветный. Питается человеческим жертвами… – добавил он, наливая. – Нет, все-таки енот, это, брат, большая сила…

– Архиогромная…

– За енотов. Во сне нас преследующих и муравьедов, их братьев по разуму.

После второй рюмки я не выдержал… Захотелось, блин, пооткровенничать.

– Вот смотри, Антонович. Представь себе, что снится тебе чувак точь-в-точь ты. Только выглядит немного по-своему. И загоняет тебе телегу, что ты мутант и убить тебя мало. А послушать его, так ведь прав, собака…

– Тебе что, такая лабуда приснилась?

– Ну.

– Так вот что я тебе скажу. Ты слишком много ешь на ночь.

Он сказал это на полном серьезе, с профессорским видом. А я меньше всего ожидал такого умозаключения. И даже слегка офонарел.

– Ем много?

– Да. Только ты не волнуйся. От этого не умирают.

Я замолчал, переваривая информацию.

Черт возьми, я ведь уже порядком пьян, кого я слушаю!

– Тебе когда-нибудь снились сны с продолжением? – спросил я его в лоб.

– Таких в природе не бывает. Даже одно и то же место дважды не снится.

– А если мозг зашифровывает информацию о природе снов? Чтобы крышу не прорвало. Как предохранитель, а?

Антонович покрутил в руке рюмку.

– Очень даже может быть… А тебе что, сны с продолжением снятся?

– Да.

– С каких это пор?

– Последние три дня.

– Вот как? Расскажи.

Я рассказал. Благоразумно опуская детали типа оранжевой двери и того, что гуляю по снам уже третий месяц. Не упомянул также о разговорах… О их содержании. Сказал просто: так, мол, и так, говорили о всякой чепухе.

– Интересно, – сказал Антонович, выслушав мою историю. – Так интересно, что я даже протрезвел.

– И я.

– Исправим это упущение.

– Угу.

Антонович взял рюмки, встал и пошел к бармену. Поменял их на стаканы и вернулся.

– Минск через двадцать минут, – объяснил он свои действия, – нечего с ней церемониться.

Он имел в виду водку.

Мы допили ее залпом.

Водка, знаете ли, действительно обладает магическим свойством убивать время. Правда, делает она это благородное дело с массой побочных эффектов.

Это не мы в Минск приехали. Это он к нам приехал. Причем был он изрядно пьян.

– И вообще, – сказал мне Антонович, – тебе обязательно нужно сходить к психиатру. И отнести ему свои сны – пусть он их полечит.

«Бедная, бедная Пеппи-Лотта…»

Мы десантировались и вспомнили, что у нас имеются еще и желудки. Вложив в них пару хот-догов, мы взяли по бутылочке пива (хотя я был против) и принялись обзванивать знакомых.

Найти нам не удалось никого. Что, в принципе, и неудивительно в будний полдень.

Я вспомнил одно место, где можно было спрятаться от жары и прикорнуть, если что. Недалеко от вокзала есть один музыкальный магазин, где работает мой закадычный приятель и собутыльник. У него роскошная подсобка.

Арчи взглянул на двух пришельцев с подозрением.

– Что-то вы слишком уж веселые…

– Мы?! – искренне удивился я, потрясая пивом, – да мы в глубочайшей депрессии, мессир!

Антонович уткнулся в мою майку и, вздрагивая плечами, захныкал:

– Нас ограбил енот с большой дороги, милостивый государь! Беспощадный муравьед пытался откусить наши хвосты, и ему это удалось! О, горе!..

– Посмотрите, мессир! – я показал свой зад, – у нас больше их нету.

Антонович перестал ныть и заговорщицки прохрипел:

– Он такой же, как ты, только без хвоста!..

– Шуты гороховые. – улыбнулся Арчи.

Мы откупили себе уголок бутылкой пива.

Засев в подсобке, я сначала пытался вникнуть в смысл речей Антоновича, потом махнул рукой.

И завалился спать.

…Мне приснилось, что я тону. Без всяких дверей. Я мотал головой под водой и пытался всплыть на поверхность. До нее оставалось несколько сантиметров, но меня будто кто-то за ноги тянул. Я рычал, отбиваясь.

Наконец злоумышленник отпустил меня. Я выскочил из воды, как поплавок.

-Вот он! – раздался чей-то крик.

На меня уставилось тысяча глаз сразу. На берегу бесновалась толпа народу: они тыкали в меня пальцами и нервно надрывались.

Я ушел под воду. Будто меня снова тащили вниз. И опять я отбился.

На этот раз на верху царила тишина. Я отряхнулся, и, хлопая руками по воде, оглянулся. На берегу стоял всего лишь один человек и держал в руке транспарант:

ТЫ – МУТАНТ!

Это был мой двойник. По-моему он ухмылялся.

– Вот гад, – прошипел я сердито и нырнул.

…Я плыл вниз, вглубь. Вода становилась все тяжелей и плотней. Воздуха не хватал, а который был уже в легких, буквально разрывал их от давления. Вода уже сжимала мою грудную клетку сотнями атмосфер. Но я упрямо погружался и приближался ко дну. О, Боги, как здесь глубоко…

На дне что-то белело. Из последних сил я рванулся к этому нечто, и меня чуть не стошнило.

На дне лежала утопленница, уже позеленевшая и подгнившая. Длинные волосы вперемешку с водорослями жили своей жизнью и плавно трепыхались в воде. В руках утопленница держала лист бумаги, на котором от руки было красивым почерком написано: Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

Я ошалело вытаращился на утопленницу, яростно молотя руками и ногами, чтоб удержаться на глубине.

Тут она на меня взглянула : глаза на удивление красивые… и заорала:

-Ложь!

Я моментально проснулся. Изображение плыло, но я понял, где я. На моей груди с блаженной улыбкой похрапывал Антонович. Так вот почему мне грудную клетку так сдавило…

– С-с-свинья, – откомментировал я, убирая с груди его мертвую голову.

Мой попутчик что-то пробурчал и продолжил сон с раскрытым ртом.

На часах было полпятого.

«Проспали…»

– Поднимайся, глина!

Я подергал Антновича за шкирки. Он разлепил глаза и непонимающе посмотрел на меня.

– Чего ты?..

– Чего… половина пятого. Пошли, это… куда-нибудь…

Арчи повел нас в один из многочисленных подпольных клубов, не помню названия. Клуб был карликовый – человек на шестьдесят. Я сам как-то в таком стихи свои читал. В этот вечер здесь здесь был акустический концерт, чей-то день рождения. Когда мы явились, народ был уже навеселе, и всем все было до лампочки. Музыканты играли для себя.

Нам не оставалось ничего, кроме как присоединиться к компании. На старые дрожжи алкоголь подействовал мгновенно, и спустя полчаса я уже ораторствовал за столом:

– Мне мало надо!

Краюху хлеба,

Да каплю молока.

Да это небо!

Да эти облака!..

– Твои? – спросил кто-то.

– Мои? Да если бы я такие стихи писал, мне бы уже памятник поставили… Это Хлебников. А я…

Я не поэт; Омар Хайям

Давно б послал меня к х…ям!

– Хлебникова?

– Ма-аи! Наливай!

И далее, в таком ключе.

Антонович, как любой истинный разведенец, поехал ночевать к какой-то леди. Мы договорились созвониться утром.

Я отправился к Арчи.

Не помню, о чем мы там шушукались, выпивая на кухне. Наверное, тема была интересная.

Но в конце концов я свалился без чувств. И правильно сделал. Или нет?

Ночь

– Прыгай в огонь, Мартышка!

Хрясь!

Дверь с резким скрипом захлопнулась за спиной. А впереди туповатой конструкции коридор. В стенах его зияют двери, на которых вместо табличек ютятся стикерсы из жвачек. То телепузики, то покемоны, а то и пляжные девочки со всеми прелестями.

Тишина.

Интуиция безмолвно орет, как контуженный лев, – беги вперед, спеши!

И я начинаю бежать.

А двери начинают хлопать; в щелях объявляются ирреальные фигуры древесного цвета и пляскают в воздух из ведер. В ведрах было некое подобие коричневого, словно жженый сахар, геля. Он картинно выливался из емкостей и застилал пол под моими ногами. Там гель прекращал свое существование, превращаясь в тяжелый густой дым (но отнюдь не пар) и обдавая меня равнодушием.

От этого исчезало любое желание двигаться, не то что бежать. Тем не менее кровь била в виски артиллерийской канонадой – беги, успей! Беги! Успей!

Дыма становилось все больше и больше. Чисто рефлексорно я прикрыл голову руками : мимо меня пролетела чудовищная птица с раззявленной сине-красной пастью.

Мне уже было глубоко наплевать, что я топчусь по клубкам змей, которые обозлено кусают меня за ноги – ну их, лишь бы успеть.

Я срываюсь, спотыкаюсь и качусь с лестницы – дым кончился.

Мрачное фойе пять на пять метров. На стене портрет Бенито Муссолини. О, Боги, он-то что тут забыл?!

Впереди меня грузно закрывается дверь суетятся хмурые субъекты, приготавливаясь заколотить ее к чертовой матери.

И эти пять метров я уже не бегу, а плыву. А они уже зарыли дверь и слышно, как ложатся на стенки крестом дубовые доски. Первый удар, второй… Гвозди будто вбиваются в мою нервную систему, и я кричу:

– Не надо! Не надо!!!

* * *

– Не надо… зачем…

В углу, сгорбившись, обняв руками колени, сидит заплаканный человечек. Сопли ливнем… В глазах сиротский вой. Будто наказан, не зная за что.

…ибо не ведает, что творит…

Этот человечек – я.

Sic transit Gloria mundi.

И где твоя надменность, где твои иллюзии о магической силе? Где мощность, самоуверенность, где все это? Думал, что все просто? Что мир – грань противоположностей: там черные, здесь белые? Книжный червь…

В книгах все проще. То есть сначала сложно, а в финале злодеи изобличены, добро вышагивает парадом, празднует триумф…

Спец… Идущий во сне… Запертый во сне, заколоченный.

Какая глупость…

* * *

Что это со мной?

Сдаюсь?

Теряю силы?

Или так меня задавили эти мрачные стены вместе с портретом крестного отца фашизма?

Как легко, оказывается, человеку настроение испоганить…

Хвала Богам, никакой клаустрофобии у меня никогда не обнаруживали. Высоты боюсь, есть грешок, но замкнутые пространства – фи…

Я встал, кинул взгляд в сторону лестницы.

Мм… Клево.

Лестницы уже нет, вместо нее спешно сложена стена из белого кирпича. На ней углем начертано:

ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ И КО

Твою мать, ну уж…

Молодцы строители.

Окулачив с размаха кирпичную стену, мне довелось убедиться, что сложена она никак не халтурно. И даже просохнуть успела.

Да сколько же я здесь уже колбашусь!?

Впрочем, какая разница… во сне время – понятие относительное. Им можно помыкать, как угодно.

Тогда я обращаю свою деструктивную силу на дверь.

Нуль эффекта.

Крепко заколочено.

Что же делать…

Выталкиваю сигарету, закуриваю. Внутри-то меня всего колотит, но, если я не сумею успокоиться, мне хана.

Начинаю изучать портрет Муссолини.

Парсуна…

Вот уж где морда лица.

«Так вот ты какой, батька итальянский…»

Жабьи глаза, челюсть вперед. На лысый череп водружена фуражка. Китель Первого Маршала Империи. Дуче. Супер-пупер капрал.

Не зря он здесь висит с такой харей. Может, ужас наводит?

Может какой-то намек…

Ключ… к чему? К дверям, естественно.

Я пошарил за рамкой – пусто. Никаких ключей. Значит намек. Подсказка.

Сложив руки за спину, я сделал первый круг раздумий по неожиданной тюрьме. Второй.

– И пошла по Вселенной гулять Герострать…

Надо предпринять что-то.

И вот что характерно: мне мерещилось, что за мной обязательно должны наблюдать. Те самые хмурые субъекты, плотники-садисты. Должны, да. Но и не собираются. И не наблюдают. Словно уже похоронили меня и забыли. Заколотили доски и пошли пить пиво с таранкой. Ишь какие…

– Ч его уставились!

Потехи от меня хотите?!

Не ссыте! Будет вам потеха!

Все передохнете от смеха…

– Все. Я катапультируюсь.

Я подождал полминуты, но отвечать мне не собирался никто и ничто.

И тогда я истошно завопил до боли в голове и легких…

Продолжение следует…