Metalscript.net завершает публикацию повести фронтмена знаменитой белорусской pagan metal группы Gods Tower Лесли Найфа «Оранжевая Дверь».
Читайте заключительные части произведения.
День 94-й
О, рассмейтесь, смехами!
О, засмейтесь, смехами!
Что смеются смехами,
Что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных –
Смех усмейных смеячей!
О, иссмейся рассмеяльно,
Смех надсмейных смеячей!
Смейево, Смейево,
Усмей, Осмей, Смешики, Смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехами!
О, засмейтесь, смехами!
…Надо мной навис нахмурившийся Джемело:
– Это еще что? Предсмертная истерика? – спросил он.
– Это «Заклятие Смехом» Хлебникова, – ответил я, выбираясь из постели.
– Я знаю, что это Хлебников. Только вот ситуация кругом далеко не смеяльная… И знаешь, человек, который, проснувшись, орет надгробные стихи, вызывает невольное желание вызвать психотряд. Или нет?
– Нет, конечно. Такой человек вызывает желание подписать с ним контракт на предмет декларации стихов Хлебникова на главной площади города. Жаль, что таких контрактов не существует. Дай мне сигарету…
– Фиг тебе, – отрезал двойник. – Иди морду умой.
– И то правда, – согласился я.
…О, вода!
…О, зубная щетка!
…О, крепкий кофе!
…О, сигарета натощак!
Меня, наверное, ждет рак…
Ерунда все.
Все суета и суета сует. Суета, суе-эта…
Ну и ночка.
– Что нового в мире? – поинтересовался я у Джемело, выдохнув табачный дым.
– В мире идет… подготовка к войне. По крайней мере, обстановка, как на вулкане. Ясно тебе, пиит доморощенный?
– Но-но! Не грубите! Вы мой двойник, не отпирайтесь…
– Да, конечно, – ухмыльнулся он. – Смотри, что я из своего сна вытащил.
Он швырнул мне на колени увесистый журнал. Эдакий мэгэзин с лихой надписью «DRINK!». Оформлено чтиво было в духе цветного порнобуклета, однако на обложке вместо похотливых самок лежали два пьяных бомжа. В цвете.
– О-о!
Это единственное, что я мог выдать.
Я стал листать журнал и в конце концов убедился в том, что он представляет из себя прикольную нарезку фотографий пьянок и блядок. Бабищ почти не наблюдалось. Зато какие там были никакие пьяные рожи!
АБАЛДЕТЬ!!!
– Ты где во Сне тусовался? – полюбопытствовал я. – Где ты такую литературу раздобыл?
Джемело потянулся:
– В «Арсенале», естественно.
– Как там Старожил?
– Потерял голову…
Я представил себе либертианца, матерящегося по-французски, без головы ползающего по заплеванному полу бара и… ну все такое…
– А бармен до сих пор висит и загнивает?
– Да нет, – буркнул двойник, – он в целом похерился.
– Чего же ты его лаешь, плохой бармен разве был?
– Я его не лаю, – назидательно заявил Джемело. – В старой кириллице буква «Х» называлась «Хер». Отсюда «похерить», то есть перечеркнуть крест-накрест, в виде буквы «Х». Запомни для эрудиции…
– Запомню, – пробормотал я.
Думал потом хрен поймешь о чем. Может быть, даже об этом идиотском журнале. Представляете себе – антипорно!
– Ну, – согласился Джемело. – А какая разница, собственно? В порножурнале потные самцы и похотливые самки, причем вторые явно доминируют. Здесь все с ног на голову. Пьянющие мужики в тряпках… Вот, гляди, – он взял журнал, полистал, нашел нужную страницу и ткнул ей в меня, – видишь?
На фото была изображена сцена, в которой разъяренная жена тягает пьяного в стельку мужика за патлы и что-то грозно провозглашает. У мужика было такое рыло, будто он и мог только сказать «Бя-а-а…».
– Вижу, – сказал я и закис от смеха. – Ну и что?
– А то, что это величайший образец пропаганды трезвого образа жизни! Вся подноготная… Ты знаешь, что мужчины, смотрящие порнофильмы, практически не склонны к насилию? Это наукой доказано. А наглядевшись такой фигни, разве бухать захочешь?
– М-мда-а… – протянул я, – это, получается, архиполезная литература.
– А как же… И вообще, – сказал Джемело, закуривая, – тебе жениться надо.
У меня брови поползли к скальпу.
– Да-да, не удивляйся. А то погрязнешь в саморазрушении по полной схеме и утонешь в Бессознательном…
– Кстати, – перебил его я, – о Бессознательном. Помнится вчера ты меня пугал появлением посланцев оного. И где они?
– А самолеты в небоскребах в Реальном Мире – это что, нормально? Это Беспрецедентный Прорыв! Ты можешь себе представить, чем это кончится?
– Войной…
– Да Пиндыком это кончится десятитысячекратным!
Я задумался.
А ведь он, если и фантазирует, то только самую малость. Так что, скорее всего, так оно и будет…
– И когда война начнется? – уныло спросил я.
Джемело пожал плечами и принялся массировать виски.
– Я думаю, в следующем году пожар полыхнет от души… Ты жениться будешь или нет?
– Ты что, мне ультиматум ставишь? – удивился я.
– Нет. Просто пример приведу. Древние спартанцы говорили: «Одинокий мужчина опасен как для общества, так и для государства». А еще они холостяков ставили к позорному столбу на центральной площади. Ты мутант, и опасный мутант; если уж ты запросто с Богом на брудершафт водку в руинах жрешь…
– Откуда ты знаешь? – возмутился я. – Я что, тебе рассказывал?
Он только отмахнулся:
– Не ори, знаю я все, да и кому знать, как не мне. Я же сказал, что я знаю все события, которые произойдут до той поры, пока я не проснусь.
– Ну-ка, попророчествуй, – неуверенно попытался я съязвить.
Он скрутил мне дулю:
– Да хрен ли ты ко мне прицепился – женись да женись! Куда мне спешить, ради какого лешего?! Примораживать себя к этой стране убиенной, что ли?! Что, думаешь, штемпсель в паспорте поставят, значит, деньги появятся, и бесы в покое оставят?! Так, что ли?!
– Заткнись, – спокойно отрезал Джемело, – Спать без задних ног будешь, вот что. А что касается бесов, так ты их сам растревожил. Ясно? Нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Тебя убивают твои же претензии, слишком многого захотел. Что ж, надорвался, с кем не бывает. Зато, – ухмыльнулся он, – не забеременеешь…
Я застонал.
Ну, дела…
«Бедная, Бедная Пеппи-Лотта…»
Я помню свою первую ночь за Оранжевой Дверью. Я открыл ее и вышел под мостом.
…Было полнолуние. Но город гудел, как гигантский зуммер, готовился к отходной молитве, тотальной и беспощадной.
Звезды переворачивались в разноцветные светящиеся линии, будто Земля летела в пространстве со скоростью света, но Луна, Великая и Мрачная, нависала над горизонтом, будто восходящее Солнце.
Я смотрел как бесы – они самые, с трезубцами, копытами, хвостами и рогами, – плясали на крышах самых далеких домов и жгли костры, перепрыгивая через пламя, а то в него. Мимо меня пробежала мама с грудным ребенком: безумное лицо, выпученные глаза, траурный наряд. Визжа и вереща, она остановилась и принялась душить и без того уже посиневшего младенца. Затем с криком просто схватила его за безжизненные ножки и с размаху шмякнула о кирпичную стену, после чего помчалась дальше, схватившись за голову, не переставая вопить. Кровь ребенка стекла по стене, оформившись в надпись:
НЕСПАТЬ ВЕРЕЩАЩАЯ
Потом над городом замаячила тень черного Витязя, он что-то сжимал железной рукой… и из перчатки на землю с хохотом и хрюканьем свалились человечьи огрызки… забавы Исконных.
…Над мирозданием грянул гонг, и я уставился на небо. Луна, огромная и безжалостная, исчезла, но то, что я вначале принял за полосы света мимолетных звезд, вдруг стало разворачиваться плашмя. Это были иные Луны; я насчитал их двадцать шесть.
Черный Витязь сказал: «И в девятую ночь Луна исчезнет, и множество Лун засияет вместо одной, и знаки каждого из нас будут пылать на них, ибо люди вспомнят нас и уверуют, и истина прорастет сквозь веру. И тот, кто однажды солгал, будет низвергнут и проклят. И мир узрит свое возрождение из пепла, и золотой век наступит вновь».
Небо всколыхнулось ярко-кровавой зарницей; я прикрыл глаза рукой и пожелал оказаться где угодно, лишь бы подальше от этого бедлама…
Да-а… Оказывается, любить Солнце и смотреть на него – разные вещи. Недопустимо разные.
…Потом я всю ночь шлялся по невозможнейшим железобетонным джунглям с многоствольным пулеметом в руках. Куда-то стрелял, не соображая, орал, матерился… прятался, тонул, опять прятался…
А кругом громыхали здоровенные, окутанные призрачным лиловым огнем восьмиколесные грузовики, и из них то и дело высовывалась жуткая морда пришельца.
Йедсмуд… йесмуд… йесмуд…
Я передернулся, отгоняя воспоминания. Меня слегка подколачивало, и было отчего.
– Не нервничай, – раздался голос Джемело. – Ты с самого начала был неконтролируемой пешкой. Фактором сумятицы. То, что ты делал, не хотел делать ты сам; тебе лишь казалось, что ты хочешь это делать. Но и другие не ждали от тебя ничего подобного. Ни Исконные, ни Запредельные – никто… Получается так, будто тобой управляло Ничто или Никто… странная путаница получается, и я ее объяснить не в силах. Не знаю точно, при чем здесь это, – задумчиво сказал Джемело, – но мне вдруг приспичило рассказать тебе одну притчу. Однажды, давным-давно, архангел Сатанаил поднял бунт против Всемогущего, против его безраздельной власти. Не вдаваясь в подробности, напомню, что Сатана был низвергнут в Ад и увлек за собой своих соратников. Короче, организовалось целое стадо Падших Ангелов. И поскольку Бог олицетворял собой все хорошее, то Сатанаил решил стать символом всего плохого, собрать в себе все пороки, какие только можно себе вообразить. А такой ерунды хоть отбавляй. Ну и собрал на свою дурную голову – Бог ему разрешил, заранее зная, чем дело кончится. Тогда у Сатанаила окончательно сорвало крышу, и решил он уничтожить весь Мир. То есть абсолютно. Весь, до единого камушка, до последней корпускулы, понимаешь? Для этого он соорудил Костер, где-то там, в Великом Нигде, откуда все начинается, где все заканчивается и т. д. и т. п. В пламени этого костра, по его замыслу, должно было исчезнуть все. И время, и пространство… И вот подошел к костру Сатанаил, достал спички… и чувствует, что спичку жалко. Жалеет он, понимаешь, спичку на такое великое дело истратить! Он тогда к своим соратникам – дайте, мол, прикурить. А те тоже огонь позажимали. Потому что со всеми пороками вместе, он в себя и жадность вобрал и соратникам своим тот же коктейль в нутро влил. Жадные они, тупые и уродливые… Так и стоит Сатанаил перед костром и спичку жалеет. А Мир тем временем живет, как ему моча в голову стукнет.
Такая вот сказочка.
Эта бредятина меня, признаться, немножко успокоила.
Я тоже подумал – может, он прав на счет жениться? А?
Мое внимание привлек шум и топот на улице. Я высунулся в окно. И даже ойкнул от неожиданности.
За окном смешно вышагивал трехметровый улыбающийся викинг с четырехметровым носом. Ходьба, в принципе, и есть управляемое падение, но тут все было как на замедленном воспроизведении. Викинг, оттопырив руки (для балансировки) назад, шел, будто догоняя свой кавказский нос, а его дуралейская улыбка выдавала в нем понимание неловкости ситуации.
Впрочем, вот что забавно – люди лишь изредка косились на него с неодобрением, дескать, «чаго ломисся…» А тот только осторожно, чтоб нос не перевешивал, кивал и тихо говорил «Здрасьте!» Людям было совершенно начхать на это лицо. Всех волновала лишь Америка и цены на колбасу.
– Это еще к чему? – удивился я, разглядывая спину исчезающего монстра.
Джемело, смотревший из-за моего плеча это шоу, кашлянул и ответил:
– Не знаю. Нам точно ни к чему.
Тогда я многозначительно изрек:
– Надо пойти прогуляться.
– Это еще зачем? – передразнил меня Джемело.
– На улицах сейчас, видно, обалденная неразбериха, – аргументировал я. – Интересно. Вот пойдем и посмотрим, как обстоят дела в окосевшей реальности.
Улица была серее серого.
Хотя, нет, так сказать было бы не совсем правильно – Сон не может быть серым, даже если он черно-белый.
Здесь реальность переворачивалась в средневековую мистерию, правда, без единого намека на религиозность. Событийный ряд вызывал чувство какой-то, что ли, удушливости и опустошенности.
Вокруг господствовала безысходность.
Если и есть на свете глюки, то вот они!
Первая картина, на которую мы наткнулись, была такова, что оторопь брала.
На ветхой скамейке восседала чернокожая бабуська, которой давно пора было уже покоиться в гробу. Вместо этого бабуська доставала из корзинки червяков и трясущейся рукой отправляла их в свой беззубый рот. Одета она была в замшевую хламиду с позолоченным поясом; одна нога была боса, вторая – в буратинском полосатом носке черно-белой раскраски. Взгляд у бабуси был такой невозмутимый, что можно было подумать, будто она ест деликатесы. А червяки были самые обыкновенные – мерзкие и отвратительные. Да еще и мухи над корзиной кружились.
Вокруг чернокожей бабуськи на корточках сидели скинхеды разного возраста. От подростков до великовозрастных шалопаев. Одеты они были по канонам стиля: куртки «пилот», ботинки «мартинс», подкасанные темные джинсы… головы выбриты до синевы. Они пялились на старушку с разинутыми ртами. Однако в их глазах читалось не изумление, а скорее восхищение перед бабкиным мастерством.
То и дело бритоголовые перемыкивались и что-то хрюкали друг другу. Это не был изъян, скорее некий код… но понимали мы их не больше, чем тихоокеанских дельфинов.
Вот один потянулся к корзинке, желая попробовать червяка на вкус. Бабка живо осадил подростка, с размаху залепив тому пощечину.
Естественно, возмездия не последовало: скинхэд лишь захныкал и схватился за щеку. Остальные на него зашипели.
Старуха продолжала гурманить червяками как ни в чем не бывало.
– Да… – задумчиво произнес Джемело. – Весь мир слетел с катушек. Пора бы и нам… того.
Мы вышли на центральную улицу. Наткнулись на дымящийся, тлеющий перевернутый троллейбус. За ним засел неизвестный доморощенный боевик и, матерясь, посылал автоматные очереди в противоположную сторону. Там, спрятавшись за кучкой трупов, сидел его противник и делал то же самое, в смысле, отстреливался. Время от времени то один, то другой труп проявлял признаки жизни, стонал и пытался уползти. Тогда боец кричал своему оппоненту: «подожди!», выскакивал из-за укрытия, утихомиривал труп кортиком и возвращал на место.
Наблюдая за этой перестрелкой, мы сделали вывод, что стрельба ведется холостыми патронами, поскольку никого из воюющих пока не задело.
Джемело первый догадался, что мы стали свидетелями апокалиптического варианта пэйнтбола. Мы уж подумали, что это никогда не кончится, как вдруг тот, кто сидел за скелетом троллейбуса закричал, да ты достал, дескать, и подорвался. Гранатой, то есть.
За этим последовала тишина. Нарушилась она через минуту, когда второй стрелок с плачем и воем выбежал из-за трупов и кинулся к своему противнику, размазывая по закамуфляженному рылу сопли и нюни.
Дальше было неинтересно…
Мы направились в сквер за цирком. Где наверняка происходило что-нибудь любопытное. А если и не происходило, то там всегда кто-нибудь подвисал, поэтому был прекрасный шанс посудачить… о происходящем.
Как и предполагалось, на улицах творилась всякая бесовщина. Мы миновали отчаянную групповуху, источавшую запах секреции и спермы, блестящую потными телами, ухающую и посапывающую. Сладострастию предела не намечалось. Рыжевласая грудастая девица на мгновение вынырнула из клубка и поманила нас обоих. Нас там еще не хватало…
Мы благоразумно отказались.
Девица немного потормозила, с подозрением рассматривая то меня, то Джемело… Затем остервенело фыркнула и опять зарылась в мешанину плоти.
Проехал грузовик. В кузове пьяные макаки (именно макаки!) на немузыкальный лад голосили что-то о подмосковных вечерах…
Становилось совсем тошно.
В центре, на площади Восстания, мы вошли в зону, где звуки резко оглохли, а цвета стали чуть-чуть размытыми. Четверо солдат в форме невиданной армии палили костер и курили марихуану. Над костром булькало варево…
Да всякого там было, на улице.
Запахло сельдереем. Я вспомнил берега Стикса и поежился.
«А что, бывает, гляжу на этот мир, как Папа Карло на Буратино, так и кинул бы в огонь…» – сказал, помнится, Бог.
О, Боже, как я тебя понимаю!
Ветераны линчуют негров, а их бабушки лупят по щекам зеленых нацуг, хотя во втором случае, во втором случае все должно быть с точностью до наоборот.
Вот он, мир, где овцы грызут волков, а куры – лис.
Де еще и Бог рехнулся.
Спятил, дятел.
Я как-то сочинял стишок про сумасшедшее божество… (ага! разрешите самолюбоваться), но знал бы я тогда, что так?!
Одиноко стою средь угрюмых небес,
У бытия на краю,
На мосту в Бесконечность.
Подо мной – Ахерон
Черной Бездной манит и пылает,
Псы звездные лают…
Боязнь высоты – Антимир.
Я камень в твердые воды бросаю
И слушаю.
Там – тишина: Бесконечность…
Пространство молчит.
И тусклые звезды мерцают.
Лишь Цербер голодный
От холода клацает челюстями.
Я кутаюсь в плащ
Афродитой из пыли небесной сотканный
В очаг Бездны желанной
Надменный бросаю взгляд;
И
Плещется яд
Воем Цербера слух мой лаская
И таинства Ночи познав,
Мышью летучей
В плоть мирозданья впиваюсь.
Взлетаю.
Средь угрюмых небес,
Унылым величием скрыт;
Плыву.
Я – Выпивший Зевс.
Да, да, да… именно так.
Только не выпивший, а допившийся до чертиков, которым уже давно стало тесно в черепушке. Вот они и повыскакивали наружу куда глаза глядят и давай себе на радость, другим на горе… (или коту смех, мышам слезы… неважно) превращать мир в одну большую чехарду.
Это ли Вертоград процветший?!
Это ли Третий Рим?!
Тьфу!!!
Говорят, у каждого есть два Ангела: слева – Темный, справа – Светлый. Да вот только у Темного в услужении еще и тысяча бесенят, и кукиш за пазухой, а у Светлого только честный понимающий взгляд: «В чем дело, звезда моя?» и благие намерения. А ими, как известно, дорога в Ад вымощена.
Словом, куда ни глянь, всюду дрянь.
Дело – труба.
Труба, да Страшного Суда.
Страшного, аж жуть…
Да смех берет!
Отчего?
Оттого, что ни хрена не сделаешь.
Бесов тысяча, а удержать их невозможно, хоть ты их прикармливай.
Да только сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.
Так и тут.
Евреи в таких случаях говорят: «Ой, вейзмир!»
– Да, согласился Джемело. Подумал и добавил, – а в Израиле сейчас жарко, и на море можно метнуться. Хоть и стреляют иногда.
– У нас тоже теперь стреляют, – возразил я.
– Вот, – кивнул он. – А у них пока никакого Прорыва и не намечается. Ни Прорыва, ни Петли. Благода-ать…
Я только усмехнулся.
Вот ведь гиль какая! Меня окружает материализованный кошмар, а у меня поэтическое настроение.
Может это вроде иммунитета?
Организм вырабатывает поэтоны и тем самым дает возможность мозгу отдохнуть, набраться сил и оценить обстановку трезво.
И с пониманием.
Просто Мамай Духовный прошелся по этому городу!
На мокрой, холодной скале
Сижу, изучая критически небо.
И не вижу в нем логики.
Тучки бесятся, режутся в карты и крестики-нолики.
Словно старые добрые алкоголики,
Луну приставаньем изводят.
На пьяное вдребезги Солнце
Ужас упорно наводят.
Вот: на сцену выходит
Невиданный раньше пейзаж.
Окрестности Бетельгейзе
Таинственный персонаж.
И ошалевшие тучки
(В вальсе тайных агентов кружась)
От радости по-зе-ле-нев
В шквале грохочущих аплодисментов
Свой подозрительный воют напев.
(Начинается дождь)
Юпитер – их вождь.
А Марс – их военный министр.
Парад!
Небесный регистр.
Аншлаг!
Безумствует публика
С балконов валясь камнепадом.
Купил бы программку,
Да в кармане ни рублика.
И вот…
Теряюсь в догадках. Что происходит?
Земля из-под ног ледоколом уходит.
Антракт.
И нет больше сил
Смотреть этот дикий спектакль
Я, очарованный сладостным бредом, застыл
И силюсь познать
Премудрые тайны Небесной Механики
Тихо! Спокойно!
Только без паники
Чувствую каменный холод
И понимаю:
Что время пришло
Лишь слабый мозг
Чтоб снова пройти
Нереального мост
Там,
Где время свихнулось
И мне тоже можно спокойно
С ума сойти.
– Уфф! Крыша едет, – прокомментировал я ситуацию, чуть не споткнувшись о труп крокодила.
Крокодил был ярко-желтый.
– Послушай, – сказал вдруг Джемело. – У тебя же есть девушка в Израиле?
– Молодая красивая женщина, – поправил я его.
– Да-да. И что ж ты тянешь?
– Не понял.
– Ты ее любишь?
Я чуть не обалдел.
– Так, – меня стала брать злость. – Продолжаем меня сватать?
– Да брось! – Джемело рассмеялся. – Тебе же лучше. Тем более, поскольку я – это ты, я знаю, что ты ее обожаешь. Тебя сдерживают только границы и отсутствие денег.
Да что ты говоришь…
Мало приятного в том, что кто-то столь бесцеремонно читает твои мысли.
Не хотел я поднимать эту тему.
Избегал всячески.
Думал, поблекнет на фоне вершащегося светопреставления.
Не вышло. Ну и ладно…
– Ух, ты! – вдруг возрадовался Джемело. – Гляди-ка! Ведьмы Закатной Розы средь бела дня! На улице, без маскировки и прочего.
Мимо нас шествовали шесть молодых дев мрачного вида. Красоты в них было ни капельки. Но было в них что-то иное, с лихвой компенсирующее этот недостаток.
Одеты они были откровенно асексуально – одна, например, была облачена в грязный свитер и диковатые джинсы. Плюс из кармана торчала бутылка некоего невозможного пойла, один цвет которого вызывает желание обрыгаться.
– Страшненькие какие, – сказал я.
– Так и есть, – подтвердил Джемело. – Так и должно быть в дни Закатной Розы.
Самая изюминка была в том, что перед собой ведьмы левитировали тело бледного карлика в одежде швейцара. Фуражка, по-моему, была приколочена к его голове гвоздями.
– Великий Зиждитель… – прошептал Джемело.
– Что?
– Великий Зиждитель, – повторил он, указывая рукой на карлика. – Они избирают мужчину, насилуют его и превращают в карлика. Совершенно безумная магия времен Матриархата. Действенная, впрочем, как я слыхал…
– Да?
Я рассеянно наблюдал за процессией.
Через приоткрытый рот карлика доносились звуки придурковатого голоса, который на разные лады трепался сам с собой:
«…Петля – это если ты заснул, и тебе снится кошмар, и ты не можешь проснуться. Существует определенная возможность миновать Пробуждение.
…Великие Люди и падают с Великим грохотом…
…И дело не в борьбе Добра и Зла. Лишь человек, отягощенный разумом, воспринимает это противостояние как нечто неестественное. В действительности это так же обыденно, как существование материи и антиматерии.
…Вселенной глубоко плевать на разум.
…Человек, осознавший это, автоматически сходит с ума, пытаясь привести себя в максимальное соответствие с Космической Константой…»
Чревовещая таким макаром, уплыл Великий Зиждитель. Прошли мимо нас и Ведьмы Закатной Розы.
– Не знаю, как там насчет магии, – заметил я, провожая взглядом шествие, – а гонит этот Зиждитель некисло.
Джемело пожал плечами.
Так мы пришли в сквер.
Несмотря на сравнительно раннее время, здесь уже чувствовались завсегдатаи.
Своих я увидел издали.
К ним мы и направились.
Здесь нас обоих ожидал сюрприз: статуя Кардинала Антоновича со злобными остекленевшими глазами. Кардинал будто проклинал весь мир за неудавшуюся попытку завладеть этим самым миром.
– Глянь, – шепнул я Джемело.
– Ничего страшного, – успокоил он меня, – это всего лишь кардинал. С настоящим Антоновичем все в порядке. Живее некуда.
…На двух скамейках сидела вся музыкальная компания – люди, с которыми я имел дело последние полгода.
Паша Павлихин, Дима Графов, Юрка Сивцов.
Люди, принципиально не потребляющие водку.
Только пиво.
Это и было самым забавным – пива у них не было.
Зато стояло с десяток бутылок «Столичной», причем две были девственно пусты, а третья уже собиралась закончиться.
Дима Графов уже безбожно дрых.
Водки попьем, полежим, помолчим…
– Вы что?! – поразился я. – С каких это пор?!
– С этих… – сквозь сон ответил Графов.
– Привет, Спец, – сказал Юрка.
У меня глаза на лоб полезли. Не думал, что еще умею удивляться.
– Что?
– Что слышал. У плохих новостей быстрые крылья, – хмуро добавил Юрка.
– Великие Люди и падают с великим грохотом, – философски заметил Паша, не глядя на меня.
Джемело многозначительно ухмыльнулся.
– Знаешь, что происходит? – спросил меня вдруг Паша. И не дожидаясь моих размышлений, начал. – Скажи мне, что может быть тверже Пустоты? Что может быть бесконечнее Небытия, из которого не приходят, а затягивают? Так как, например, затянул ты всех нас в этот бардак? Впрочем, – он сделал паузу, – что это… Время, Пространство… Это все вилами по воде писано. Ведь научились же люди быть Богами…
Димка сквозь сон замычал:
– И стало это так буднично, что слово это, ранее такое значимое, стали даже писать с маленькой буквы.
…«бог».
Хм.
Паша посмотрел не меня. Исподлобья. Раньше за ним такого не водилось.
И продолжил:
– А как же быть со словом «человек»? Если «Бог» – всего лишь название буквы в алфавите Небытия, что есть человек? Можно ли быть человеком, оставаться им, когда и Богом-то быть уже не то что недостаточно, а просто глупо?
Он прервался на глоток водки. Затем протянул бутылку Юре – тот выпил и дал мне.
Я выпил машинально, даже не заметил горечь…
Джемело отрицательно покачал головой и закурил.
Я тоже взял сигарету.
А Паша продолжал убивать меня своей трансформацией:
– В чем заключается человек? Ест, ходит, гадит, думает, любит, строит, ненавидит… Чувствует, в конце концов, что он все это делает. Дерево растет, зверь ходит, человек мыслит. От человека до Бога – один шаг. Если человек творит, то он уже на четверть Бог. Я творю, ты творишь, он творит, она творит. Если человек творит «нечто», он уже наполовину Бог. Бог создает миры, человек создает проблемы. Если человек не создает миры или хотя бы их отражения, он создает проблемы. В любом случае он что-то создает. Творит. И в этом главная проблема. Человек много на себя берет, он лезет на рожон и наглеет на глазах у Вселенной. Он нахально врывается в Святые Святых Природы и топчется там в грязных сапогах. Человек… Понимаешь, Спец? Ударение всегда на «е»… Ты этот человек. Тот, который наследив, уходит, гордо задрав нос и говорит: «Я оставил след!» А парадокс в том, что изгадив все кругом и опустив все окончательно, человек становится Богом. Даже если и с большой буквы – почему бы и нет? При этом он упорно отрицает свое существует, говоря «Бога нет», напрочь забывая о том, что он уже не человек. Какие бы он доспехи на себя ни цеплял – он уже Бог, он не человек. Потому что будь он Homo Sapiens, он бы просто мыслил и чувствовал. Да и думать он не обязан. Люди не думают, думают уже полубоги. Боги не думают, они знают…
Графов опять вклинился в Пашин монолог:
– Рыбы и есть Боги; они не думают, они знают. Юрка, дай беленькой…
Юра подал спящему философу бутылку. Димка пил водку, как минералку.
Водка – минералка.
Тогда и смерть – щекотка.
– Бог, – сказал Паша, – либо одноклеточен, либо всеобъемлющ. Человек, ставший, или пытающийся стать Богом, ни то и не другое…
– God wants me to pray! – завопил Димка и перевернулся на другой бок.
– Да, – продолжил Паша, – пресловутая третья сила. Та самая, что не лево и не право; не зло и не добро, не свет и не тьма, короче, то, чего в природе, по идее, не должно существовать. Но существует. И мало того, нет, чтобы сидеть спокойно и не рыпаться, человек прет напролом, и, что обидно, все из него выходит! Ему ставят палки в колеса, ломают руки и ноги; но он настырно идет к свету, не понимая, дурак, что ничего там нет, не найдет он там ни хрена, ослепнет только… И он – чудо? – не слепнет, а узнает, каково быть Богом… видать, только потому, что ни фига не понимает. Выходит к светилу, орет себе невесть что, вроде бы обгоревший и все-таки счастливый, и никак уже не замечает, что топчется по этому самому светилу… И плевать, что все невероятно, все невиданно и ново, главное, что почти дошел. И валит вперед… Потому что не знает, не замечает, что все остановки в стороне.
– Ублюдок ненасытный, – проговорил Графов сквозь сон.
А Паша рек далее:
– И сотворив нечто, соорудив, сомневается и идет дальше, и творит, творит, творит. И ни конца ни края этому не видно. Если уж строит планы, то на миллиарды лет. И если падает, свято верит в то, что это полет. Или, по крайней мере, свободное падение, невесомость. Прямо-таки убийственный оптимизм. После такого уже никто в живых не останется. Всю Вселенную опутать разумом, во всем смысл найти, все раскусить, распотрошить, по полочкам разложить. А во многие знания, многие беды! Но пытаются подогнать необъятную безрассудность Природы в свои разумные рамки. В каждую щелку словно тараканы влезли. Когда поняли, что по большому лишь кулаки отшибут, стали лупить по почти невидимому…
– И зашаталась основа основ. Знание зашаталось. И Человек стал Богом, – это снова разглагольствовал Графов.
– Бог перестал быть недосягаемым, – обреченно произнес Паша. – Потому что Человек его сожрал.
Богоед.
Они опять принялись за водку. А я, совершенно ошеломленный, смотрел на них и пытался узнать… своих старых приятелей.
«Все изменилось, джемело миа. Все изменилось».
Прав был Джемело, как пить дать был прав.
– Паша, – заговорил я, – с какой стати тебе порвало в теософию?
– Дело не в теософии, – ответил он. – Просто… каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
– Фазан, да фазан, – проснулся Графов. И пропел: – Где-е сиди-ит фаза-ан…
Паша спросил меня:
– Спец, ты этого мира хотел? Этого?
Он обвел рукой вокруг себя.
Я честно признался:
– Не знаю. Ни хрена я не знаю, Паша!
И тут заговорил Юрка, который до сих пор почти ни слова не промолвил.
– Так, – тихо начал он. – Вот что я тебе скажу, Спец. Этот мир не может быть таким, какой он теперь. Каким он становится. Нам этот бардак не нравится. Сон должен быть сном, а явь – Явью. Ясно?
– Что ты имеешь в виду? – забеспокоился я.
Юрка вытащил из куртки пистолет. Настоящий, боевой.
– Я думаю, – промолвил он, – что если тебя пристрелить, все будет как раньше. Все станет на свои места. Верно, Павлик?
Паша кивнул.
А Графов влил в себя остатки водки и заликовал:
– Верно! Убить! Четвертовать! Сжечь на костре! Отрубить голову! Колесовать и на кол посадить! Ура! Хайди-хайду-хайда…
Юра встал, подошел ко мне, и холодный ствол воткнулся в мой живот.
Взгляд у него был серьезнее некуда. И голос тверже алмаза:
– Я ведь верно рассуждаю, а, Спец? Ударение всегда на «е».
– Стоять!!! – заревел Джемело.
Юрка почему-то сонно посмотрел на него.
Джемело вдруг поплыл перед моими глазами. Как и Юрка… как и все остальное… Все без исключения…
* * *
Ощущение было такое, будто меня шандарахнули по голове чугунной дубиной.
– Бля-а-а-а…
– Именно оно, – сказал Джемело.
Очухавшись, я осмотрелся.
Ничего особенного.
Комната.
Вернее, камера.
Стены серо-стального цвета, ни единого намека на окна, тем не менее, приличный дневной свет. Никаких предметов обстановки. То есть абсолютно.
За исключением голой кушетки, на которой мы сидим. Она, хотя и такого же однотонного цвета и из того же материала сделана, однако же достаточно мягкая.
– Что это? Где мы? – очумело спрашиваю Джемело.
Он отвечает со вздохом:
– Временно-пространственный кокон. Гиперстазис. Мы, в общем, нигде. Но это самое лучшее, что можно было сделать в сложившейся обстановке. Иначе нам обоим был бы каюк.
Я помолчал.
– Что на них нашло, Джемело? Пистолет притащили…
– А что ты от них ждал? – удивился двойник.
– Как что? Друзья, все же!
– Дру-узья?! – Джемело расхохотался. – Это Зондеры! Нелюди! Разве трудно было догадаться?
– Какие на хрен Нелюди? – не понял я.
– Обыкновенные. Те, что посланцы Бессознательного. Вот, послушай, – он вытащил из воздуха фолиант. ЗМЕЕЛОМКА, без сомнений. Открыл, поискал нужную страницу, прищурился и стал читать:
– Итак, трам-пам-пам… человек – низшая форма разумной жизни… Бр-р… ага, вот, слушай. Нелюди. Но Боги, создав один мир, тут же бросают его на наш произвол, ибо наш удел – уничтожение этих миров… Ибо тогда закончится наша тюрьма, когда погибнет последний человек… СМЕРТЬ СМЕРТНЫМ… Мы – Нежить, ибо истинная наша плоть из камня… только мы, Порождения Тьмы и Властители, равные Хаосу, несем тебе освобождение от слишком ровных и прилизанных линий. Мы, дети и воины Хаоса и Тьмы Кромешной, потушим старые, корявые звезды и зажжем, если только пожелаем, новые. Случится это в день, когда умрет последний человек и рухнет гнилая стена Времени – Пространства. Великий Ящер пошевельнется и укажет перстом своим на Запад. И мы, украшенные суровой сталью, поведем свои ладьи туда, к последней звезде. Перед нами падет ниц сама Бесконечность, и Вселенная повернется к изначальному беспорядку. Мы уничтожим этот мир, мы потушим лживый свет; и звезды наши будут так же черны, как сама Тьма и Пустота! Вот так!
Закончив на столь пафосной ноте, Джемело громко захлопнул книгу и заявил:
– Как видишь, и среди Исконных есть свои психи.
– Я что-то не очень понял суть этого… манифеста.
Джемело швырнул ЗМЕЕЛОМКУ в воздух – она тут же растворилась – и сказал:
– В двух словах Нелюди – это Исконные, считающие, что все зло во Вселенной от Человека. Антропомахи, человекоборцы, понимаешь? Если мир сейчас не погибнет и будет развиваться, как положено, думаю, Человечество еще столкнется с этими тварями. В космосе. Хочешь сигарету?
– До смерти, – признался я.
Мы дружно задымили.
Джемело продолжил:
– Впрочем, в чем-то нелюди правы. Тебя действительно стоило убрать из Миров, чтобы все повернулось на свои места. Тот, что выглядел, как Сивцов, достаточно ясно выразился по этому поводу.
Я поперхнулся дымом. По коже замаршировали мурашки:
– Ты что, предлагаешь меня… нейтрализовать? Убить?
– Зачем убить? – удивился Джемело. – Именно нейтрализовать. А ты уже нейтрализован. Ты же в коконе… Тебя как бы не существует.
Я задумался.
Временно-пространственный кокон?
Вполне вероятно он и прав, что меня «как бы» не существует.
Я же нигде.
– Так, – одобренно промолвил я, – и сколько мне здесь томиться? Как долго?
Джемело кивнул:
– Слушай сюда. Я сейчас вернусь в Реальный Мир. Ведь я там гость, следовательно, я на него не влияю. Одновременно я заменяю тебя. Я все сделаю… в смысле придумаю, как тебя вернуть на Землю. У меня есть кое-какие мысли.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
Беспощадным взором.
– Ты мне доверяешь?
Минуты полторы я мучительно думал. Не моргал и не отводил взгляда.
Наконец, ответил:
– Да.
– Хорошо. Тогда я тебя покидаю.
– Э-э! Стой! А что я тут по-твоему жрать-пить буду? Где, в конце концов, туалет?
Он засмеялся.
– Здесь такие фокусы! Ты только пожелай, что надо, а оно само появится. Даже бабы будут, если захочешь…
И исчез.
Не-ет, баб мне совершенно не хотелось.
А вот желудок митинговал не по-детски.
Я вздохнул и почему-то пожелал пива.
Ух!
Передо мной, как лист перед травой, материализовались две упаковки «Гиннеса».
Просто праздник какой-то.
Любимый сорт…
Я открыл бутылку, и, не задумываясь о том, что грешу перед вкусовыми качествами марки, влил в себя сразу половину бутылки.
Райское наслаждение.
А поесть?
Невесть откуда появился столик с шашлыками.
Разве я шашлыков хотел… впрочем, очень даже может быть, что и шашлыков.
Стянув зубами кусок мяса, я принялся жевать и думать.
И вдруг мне стало смешно.
Надо же… я нахожусь в гиперпространстве, в месте, куда, в некотором смысле, стремится все прогрессивное человечество, жую шашлыки и пью пиво. Бухаю!
Ich heute saufen bier!
Ха-ха-ха!
Представляете себе, где наша не пропадала…
Постепенно, пиво начало оказывать свое анестетическое действие. Это же все-таки «Гиннес», хоть и консервированный.
Меня понесло по волнам раздумий, софизмов, казуизмов и прочих силлабизмов.
Мужик собаку растил, вырастил и отпустил…
Мои мысли, мои скакуны…
Как там Антонович говорил, Сознание – остров в Океане Бессознательного? Мое, твое, его сознание? Хрен там.
Не остров это, а целая планета. Не один там город, а миллионы. Во всех и не побываешь – жизни не хватит. Даже и не знаешь, что ожидать от себя. Свобода, знаешь, выбора. Идешь по дороге, видишь кошель полный долларов. Как нормальный человек должен поступить? Правильно. Поднять и припустить без оглядки. А тебя кто знает, может, ты спокойно мимо пройдешь.
Ведь выбирают люди вместо спокойной жизни полный бедлам, перманентную революцию (ну я не знаю), конструктивный там паразитизм… экстрасоциальность.
Максимализм.
А ведь тот, кто выглядел как Паша, в своей филиппике недалеко ушел от истины.
Человек – богоед.
Хм…
Сознание – остров, говоришь?
В Океане, говоришь?
Остров Невезения в Океане есть…
Не остров – Планета.
Не Океан – Космос.
Бесконечный, непостижимый и черный… че-орный, как куку-ушка!!!
Да.
Излагать мысли я так и не научился.
День, ночь, сутки.
Короче, напился я «Гиннеса», нажрался шашлыков до отвала и уснул мертвым сном.
* * *
Разбудил меня, само собой, мой милый двойник.
– Который час? – тупо спросил я.
– Какая здесь разница? – искренне удивился он. И честно все-таки ответил. – Черт его знает.
Я раскупорил еще одну бутылку пива.
Он тоже угостился.
Некоторое время мы молча потягивали «Гиннес». Потом он сунул мне в руки книжицу, напоминающую паспорт:
– На, изучи.
Я осторожно покрутил в руке паспорт:
– Что это?
– Паспорт.
– Я вижу. Что за паспорт? На кой он мне? Я что, паспортов в своей жизни не видел?
– Такого – нет. Паспорт гражданина Великого Государства Израиль Дана Бен-Цви.
– А кто это такой?
– Ты.
Зря я в этот момент пытался выпить пиво. Оно распылилось передо мной. Ну еще бы…
– Я?!
– Ты.
Я раскрыл паспорт и глянул на фото.
Эта еврейская рожа, несомненно, принадлежала мне.
– Ты что, из меня еврея решил сделать?
– Уже сделал.
– Да ты что, с дуба ляснулся? Какой на хрен из меня еврей?! И почему именно еврей?!
Он подождал, пока я прекращу бушевать, и принялся спокойно разъяснять мне политику Партии:
– Точки взаимопроникновения Яви и Сна привязаны территориально, они всегда локализованы. Исконный из Монголии ни за что не вылезет на белый свет в районе Лабрадора. Ясно тебе? А твои недруги меньше всего рассчитывают найти тебя в Израиле. Да и ЗМЕЕЛОМКА там будет в большей безопасности; как-никак, а Святая Земля.
– В самом деле? – растерянно удивился я, приходя в себя. Паспорт крутился в моих руках, как брэйкер на танцполе.
– Безусловно, – деловито отрезал Джемело.
Эпилог
Из такси высунулась личность абсолютно не семитская.
Но спросила личность-таки на иврите:
– Лэан?
Куда, значит…
Я внимательно изучил лицо таксиста.
– Слушай, – спросил я, – а ты, часом, не русский?
– Русский, – расцвел таксист, – русский еврей. Из Литвы. Из Паневежиса.
Смех да и только.
Я сказал, куда мне надо.
Таксист критически взглядом оценил мою платежеспособность.
Я помахал у него перед носом стодолларовой купюрой.
Кроме фантастически реалистично сделанного паспорта, Джемело дал мне на дорогу что-то около пяти тысяч баксов.
Фальшивых, конечно, сделанных на Той Стороне.
Так никто этого и не заметит.
Деньги он мне дал, как он выразился, «на вино и на женщин».
Критический взгляд таксиста моментально сменился восторженным приемом публики.
Я сел на заднее сидение и уставился в окно.
Такси поехало.
Водитель, как полагается, болтал без умолку. В основном что-то типа «на родине, в Литве, ни к тем, ни к другим – русские кричат – Жид! Лабусы кричат – Жид! А сюда приехал – русский. Или литовец. Ха! Там: «Ох уж эти евреи!» Здесь: «Ох уж эти русские!» Я ж больше русский, чем лабус…»
Там-пам-пам, ша-ла-ла, халэ-малэ.
Я изредка отвечал невпопад, иногда смеялся, но в основном пялился на проносящийся пейзаж взором робота, выдержавшего короткое замыкание.
Взором непуганого идиота.
Как говорится, самое время пугнуть.
Хватит меня пугать.
Хватит с меня Апокалипсисов, давно умерших Магов и Фараонов, хватит с меня Зондеров-Нелюдей… Довольно с меня ЗМЕЕЛОМОК (Книга, кстати, лежала тихо в моей сумке и посмеивалась. Скоро я отправлю ее в Никуда. Отсюда), хватит Минувших, Вошедших, Исконных и Запредельных.
Меня от этого уже воротит.
Все.
Я на пенсии.
И главное: хватит с меня всех этих Оранжевых Дверей. Осточертели по самое некуда.
А где-то там
За линиею фронта,
Ты мне готовишь
Яблочный пирог
Там сахара – Сахара
И кофе раскаленной лавой.
А я
В траншее занемог.
И тут
Во весь опор идет война.
По мне свирепо маршируют
Вши обыденных забот,
А в перерывах между смертью
Супергерои
Обновляют наш завод.
А я со скуки сдохну,
Если раньше
Меня холера не сожрет,
Иль пуля-дура
Сердце мне пробьет.
Но я к тебе иду который год.
Прости меня
за то,
Что я тогда
Не хлопнул дверью…
А стоило бы.
Верь мне.
Шу-шу, ля-ля, хи-хи, стихи.
Абы что.
Приехали.
Знак «дорожные работы».
– Вот тут, – принялся объяснять таксист, – вниз по улице дома три… Дорога перекрыта, вам придется пройтись. Или извините меня?
Черт, думаю, неужели все евреи разговаривают одинаково? Что из Одессы эти руссобалты?
– Ладно, – говорю.
Отдаю сотенную, забираю сумку, иду вниз, как сказано, по улице.
Мне нужен одиннадцатый дом.
Вот он.
Обалдеть.
Моя милая, мое убежище и последняя надежда стояла перед домом, вооружившись всяческими ремонтными принадлежностями, и перекрашивала дверь в оранжевый цвет.
Входную дверь.
– Епэрэсэтэ, – пробормотал я убито.
Она обернулась.
И застыла.
Я, наверное, выглядел последним балбесом, когда переводил взгляд с нее на дверь и обратно.
Она молчала.
Надо было что-то сказать.
Я и сказал:
– А почему оранжевый?
– Ну… Тебе же нравится…
Вот как это происходит, оказывается.
Я бросил сумку.
Мы обнялись…
– Осторожно, я вся в краске! – взвизгнула моя любимая.
– Плевать, – сказал я полушепотом. – Теперь это уже не имеет значения. Все будет хорошо. Даже лучше, чем мы думали…
Правда, все возвращалось на свои места. Хотя и гремела уже Война на Ближнем Востоке… Коалиция разбиралась с террористами, но до Конца Света я еще хотел пожить нормальной жизнью.
Плевать на краски.
Все будет замечательно.
Июль – Октябрь 2001
Краткое описание последующих событий и некоторые комментарии
Сумбурность повествования «Оранжевой двери» вызвана в первую очередь непрофессиональностью автора. Да и сама история, мягко скажем, плохо укладывается в логические рамки.
Можно сказать лишь то, что большая часть персонажей (за исключением, соответственно, потусторонних существ) имеет реальных прототипов, имена которых не изменены. Описывая себя, автор почему-то взял псевдоним; и в книге, и на титульном листе. Оставим это на его совести.
«Оранжевая дверь» ни в коей мере не является автобиографической книгой. Многие факты из жизни персонажей выдуманы, но, в основном, все персонажи имеют отношение к музыке.
Есть основания предполагать, что эта история, по книге, заканчивается в середине осени. Каминский провел в коконе более полутора месяцев. Однако его отсутствие в Реальном Мире не было замечено: Джемело его с успехом заменил. Никто не усомнился, общаясь с проводником, что имеет дело с оригиналом.
Лично я был посвящен в суть происходящего, так как Каминский звонил мне из Израиля в начале ноября 2001 года и, позже, переслал рукопись по почте. Его почерк я знаю прекрасно, подделать его не трудно, но бессмысленно. В то же время Джемело находился в Реальном мире примерно до Рождества. Я говорил с ним на эту тему, он не особо отрицал факты. Видимо, к этому времени ситуация окончательно стабилизировалась, а у Джемело с Каминским наверняка была какая-то связь, не исключено, что телепатическая.
Дальнейшую судьбу всех (в порядке появления их в повествовании) персонажей выяснить не составило особого труда.
Игорь Антонович продолжает работать на рынке. Впрочем, свое участие в этой истории он категорически отрицает, видимо, по личным мотивам. Единственное, что он признает – факт обильных возлияний и «совершенно безумной», по его словам, поездки в Минск.
Джемело с успехом изображал из себя автора еще несколько месяцев спустя, после чего бесследно исчез. Однако в народе ходят слухи, что Джемело-Каминский уехал на ПМЖ в Киев. Я проверял эту информацию; она, как и ожидалось, оказалась чистейшей «дезой».
Арчи по-прежнему работает в музыкальном магазине. Об описанных событиях говорит с большой неохотой. По-моему, он вообще не желает говорить на эту тему.
С Костей Музыревым история еще интереснее. Он, узнав о том, что его жена помещена в роддом, отреагировал на это очень неадекватно – взял да и уехал невесть куда. Говорят, в Египет – посмотреть на пирамиды. Кто знает… В любом случае, узнать его отношение к вышеописанным событиям мне не удалось.
Музыканты группы «Раз Сто», а именно Павел Павлихин, Дмитрий Графов и Юрий Сивцов просто сказали, что в тот день у них была репетиция, и ни о чем подобном они и слыхом не слыхивали. Что, в общем-то, и понятно, учитывая то, что под их маской в Книге описаны так называемые Зондеры.
Единственный человек, более или менее ясно выразившийся по поводу этой рукописи, – это Евгения Катасонова. Именно к ней Каминский и уехал в Израиль. Вот что она сказала дословно:
– Все может быть. У этого придурка вместо головы кочан брюссельской капусты. Да и замашки у него такие, что он может в любую ерунду вляпаться…
Хотя, с другой стороны, она не подтвердила и не опровергла рукопись.
Сам Каминский, что говорится, «ушел в несознанку».
Сейчас он занимается всякой ерундой…
Абсолютно ничего я не могу сказать о судьбе потусторонних персонажей – ни о Старожиле, ни о Шеле, ни о Боге (один мой знакомый высказывал предположение, что в данном контексте Бог – имя собственное).
Что касается всего остального, самого произведения, описанных в нем явлений, тут я уже просто бессилен дать какие-либо объяснения.
Психиатрией я не занимаюсь.
С уважением,
В. И. Лапицкий